Моя императрица - Николай Павлович Иванников

— Да-да, я запомнила! — с нетерпением сказала Мария Николаевна. — Но что мне делать дальше⁈

— Ничего! Это все. Но имейте в виду: все ваши личные вещи в этот момент должны быть при вас. Вернуться за ними у вас уже не получится. И выбранная вами фрейлина также должна будет проследовать за вами. Все, что произойдет в дальнейшем, уже целиком на совести других людей. Но могу вас заверить: они свое дело знают туго.

— Я не понимаю… — пробормотала императрица. — Церковь, исповедь… Как будет выглядеть, если я пройду на исповедь с вещами в руках? Да еще в сопровождении фрейлины… Это все нелепо и странно! Я государыня Всероссийская, я не ношу с собой мешки и сундуки!

— Никаких мешков и сундуков быть не должно, ваше величество! Только то, что вы сами сможете удержать в руках. Пусть это будет корзинка… И совершенно не важно, как это будет выглядеть в глазах других людей. Даже если кто-то из них и заподозрит неладное, ничего предпринять он уже не успеет. Главное для вас — действовать решительно. Вы меня понимаете? От этого зависит не только ваша собственная жизнь, но и жизнь наследника…

— Я поняла вас! Обещаю делать все в точности, как вы сказали. Уверена, что это славный план, камер-юнкер. И если он сработает, то уже в скором времени вы даже станете камергером!

Я рассмеялся. Но совсем не так, как это принято при дворе — с изрядной долей подхалимства, — а скорее так, как смеюсь обычно в ответ на шутку кого-то из своих друзей. Гришка Потемкин, к примеру, порой шутил так, что живот надорвать можно.

— Разве я сказала что-то смешное? — с некоторым удивлением спросила государыня, выслушал мой смех до конца.

— Мы еще даже не начали осуществлять наш план, — сказал я, утирая слезы, — а вы уже раздаете награды!

— Личная заинтересованность в конечном результате никогда не повредит, — заметила Мария Николаевна.

— Моя заинтересованность, ваше величество — это желание служить вам верой и правдой! — я сызнова поклонился, а уж в какой раз — так я и со счета сбился. — И прежде, чем удалиться, я хотел бы сказать, что, если кто-то вдруг спросит у вас, с какой целью приходил к вам на аудиенцию камер-юнкер Сумароков, вы должны ответить, что я испрашивал у вас разрешения представить свою кузину Катерину Романову, которая творит настоящие чудеса в области медицины. Слухи о ней уже разлетелись по Петербургу, и в это не сложно будет поверить.

— Хорошо, именно так я и сделаю. Тем более, что действительно было бы интересно познакомиться с вашей кузиной. Говорят даже, что и не кузина она вам вовсе.

— Есть известная русская поговорка, ваше величество: говорят, в Москве кур доят.

Брови государыни так и поползли на лоб.

— А вы, оказывается, довольно дерзкий молодой человек!

— Дерзость — украшение дворянина.

— Это тоже русская поговорка?

— Нет, это моя собственная поговорка.

Я попятился к выходу, снова поклонился — на сей раз на прощание, и уже у самых дверей произнес:

— Хотел бы напомнить вам также, ваше величество, что от вашей решительности и смелости будет зависеть будущее престола Российского. И вместе с тем ваша жизнь. А уж про жизни тех, кто возьмется вам помогать в этом опасном деле, я даже упоминать не стану.

Сказав это, я покинул императорские покои. Камер-фрейлина Голицына встретила меня прямо у дверей, прикрыла их за мной, словно не доверила мне это простейшее действие, и приглашающе указала вперед, к выходу. При этом пышный манжет ее рукава совершенно случайно коснулся моей руки. Аккуратно придерживая меня под локоть, Екатерина Дмитриевна проводила меня до самых дверей, а я все это время страдал от того, что мне рано или поздно придется обсуждать с ней все эти недвусмысленные намеки.

Как будет проходить этот разговор, я пока и не представлял себе, но заранее чувствовал себя крайне неудобно. Будь она просто какой-то посторонней девицей, никаких колебаний я не испытывал бы. Уж нашел бы что сказать!

«Вы прекрасны, трам-там-там… С красотою вашей может сравниться лишь ваше отражение в зеркале, трам-там-там… Но сердце мое принадлежит другой, и я буду чувствовать себя ужасно скверно, если из-за постыдного желания буду вынужден обманывать сразу двух милых моему сердцу людей… Трам-там-там!»

Но ведь это не просто посторонняя девица. Это Екатерина Голицына, в девичестве княжна Кантемир, мужняя жена, между прочим. Как я Дмитрию в глаза смотреть буду после этого? Да и в дом к нему путь мне будет заказан, даже если меж нами не произойдет ничего сугубо интимного… Эх, женщины, женщины, чего же вам не хватает-то вечно⁈

У меня уже голова кругом идет от тех дел, которые обрушились на мою буйную головушку, и что делать теперь с ними я ума не приложу. А тут еще эти пошлости придворные… Ну зачем мне все это⁈

В сопровождении Екатерины Дмитриевны, провожаемый взглядами других фрейлин, я вышел из приемной комнаты. Получил от офицера назад свою шпагу и немедленно направился к лестнице.

Дел во дворце больше не осталось, пора было убираться.

На дворцовой площади ничего не поменялось — здесь царили все та же пустота и тишина. Гвардейцы стояли без малейшего движения, словно статуи. Длинноствольные фузеи на их плечах смотрели прицепленными штыками вертикально вверх.

Не успел я опомниться, как мне подвели Снежку, и даже приставили специальную стремянку, чтобы было удобнее садиться в седло. Выехав за ворота, я обратил внимание на то, что у ограды стоит черная карета с решеткой на крыше. Дверца ее была распахнута, а с гвардейским офицером беседовал некий господин в длинном плаще и широкополой шляпе. Он что-то объяснял офицеру, тыча в развернутый у того перед лицом лист бумаги, и весьма активно при этом жестикулировал.

Судя по всему, господин этот состоял на службе в Тайной канцелярии, но какого черта ему понадобилось в императорском дворце — это было не ясно. Я на всякий случай надвинул треуголку на самые глаза и увел Снежку в сторону, чтобы мой путь не лежал мимо этого господина. Мало ли что. После стычки с Батуром в доме лейб-медика, я не удивлюсь, если у Тайной канцелярии найдутся претензии и в мой собственный адрес.

Но слава господу, на меня никто не обратил внимания, и около часу спустя я остановился у деревянного дома в два этажа, принадлежащего