Моя императрица - Николай Павлович Иванников

купцу Гречихину Александру Романовичу. Хитрец эдакий, он поделил все пространство внутри этого здания на небольшие квартиры в одну-две, а порой и несколько комнат, и сдавал их внаем на долгий срок для жилья разным там нуждающимся. В Петербург ежедневно прибывает тьма народа, так что спрос на такие квартирки постоянно растет. И если имелись сейчас в этом доме свободные места, то это были лишь те площади, которые освободились по причине невнесения ежемесячной арендной платы.

Впрочем, таких квартир было немного, и для них очень быстро находились новые жильцы. Подобное небольшое, но в то же время дешевое жилье весьма ценилось.

Привязав Снежку неподалеку от входа, я прошел в дом и сразу же очутился в сыром сумраке, наполненном звуками бытовой жизни: где-то текла вода, звенела посуда, кто-то монотонно стучал в стену, кто-то неразборчиво говорил, а кто-то и кричал, визгливо и неприятно.

Я некоторое время стоял на одном месте, привыкая к сумраку, в который таращил глаза, пытаясь рассмотреть в нем хоть что-нибудь определенное. И даже вздрогнул, когда в двух шагах от меня вдруг с треском распахнулась дверь, и оттуда с воплями выбежали несколько карапузов. Непрерывно пихая друг друга, они пронеслись мимо меня и исчезли за входной дверью.

— Не орите, блаженные! — визгливо закричала им вслед дородная женщина лет около тридцати, выглянувшая из квартирки. — Разнесете тут все!

Приметив меня, замершего в ожидании, она немедленно смутилась и тут же притворила дверь, оставив лишь небольшую щель, сквозь которую и принялась меня рассматривать.

— Хозяйка! — позвал я. — Эй, красавица, не бойся меня!

— Да как же тебя не бояться, барин? — сквозь щелочку отозвалась женщина. Голос ее стал неожиданно низким, словно это и не она вовсе только что тут визжала на весь дом. — У тебя ж вон какая шпага!

— Не обижу, слово даю, — пообещал я. — А шпага мне больше для важности, я и колоть-то ей не умею… Мне бы только спросить надобно. Человека я одного ищу, иеродьяконом Федором кличут. Слышал, он здесь у вас проживает.

Дверь приоткрылась чуть шире, и хозяйка просунула в щель половину лица. Румяная щека у нее была пухлой и очень упругой, словно она за ней спрятала яблоко.

— Федор проживает туточки, наверху, — голубой глаз указал мне на потолок. — За номерком, где циферка «двенадцать» нарисована… А уж иеродьякон он или нет, то мне не ведомо, барин. Но одевается не по монастырскому, и не по церковному, обычная одежда у него, а значит и не дьякон вовсе. Наверное, тебе какой другой Федор нужен. Не наш вовсе. Наш пьет шибко. Не думаю, что настоящий дьякон так пить сможет. Он и чертей порой видит! Разве ж настоящий дьякон чертей видит?

— Видит, видит, — успокоил я хозяйку. — Дьякон как раз и видит. Служба у него такая!

Если пьет — значит, мой Федька Галкин! Его за пьянство беспробудное из монастыря и прогнали. Он там все пропил, до чего руки дотянулись. Его камнями за это чуть до смерти не побили, да грех на душу брать не захотели. Просто распахнули ворота, да пнули его прочь, чтобы шел куда глаза глядят, по дороге с волками. А Федька и пошел, бутыль с водкою под рясой спрятав.

И ушел-то недалече, за пару верст всего. Да только страшно ему стало — кругом елки лапами на него машут, и ветер в них шумит так, будто приговаривает: «Убью… убью… убью…» А еще и волки где-то поблизости выть начали, и следом идут, не отстают, и в страшном вое их Федьке тоже мерещилось: «Убью-у-у! Убью-у-у!»

Перекрестился Федька, сел на пень у самой обочины, бутыль свой заветный из-под рясы достал и приложился к нему как следует, чтобы не так страшно помирать было. В общем, раз приложился, два приложился, а волки все никак не приходят, чтобы поедать его начать. Ждал он, ждал, значит, да так весь бутыль и выпил.

И в какой-то момент такую удаль молодецкую почуял в себе Федька, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Отломал он от дерева поблизости сук поухватистее, да затянул песню веселую, которую не так давно в кабаке каком-то услышал. Там еще в конце слова такие были: «Эх, раскройся, путь-дорога! Растелись тропа!»

И как только Федька пропел эту строчку, так полыхнула у него прямо перед глазами синяя молния, и воздух разверзся, открыв проход куда-то в неведомое. А Федьке только того и надобно! Везде лучше, чем в дремучем лесу с волками, тем более, что и ночь уже сгущаться начала.

Взмахнув дубиной, шагнул Федька в проход, да припустил что было сил по светящейся дорожке, что раскрывалась перед ним сама собой. Будто нитка с клубка сматывалась. А когда увидел выход, то, недолго думая, юркнул в него и в изумлении остановился, когда понял, что находится посреди незнакомой комнаты.

Впрочем, изумление Федьки в тот вечер длилось недолго. Уже в следующее мгновение прямиком в ухо ему прилетел такой великолепный удар, что брякнулся Федька на деревянный пол, успев расслышать только: «Это еще что за пьянь к нам в гости пожаловала?»

Короче, перенесся Федор прямиком в дом братьев Дубасовых, Владимира с Андрияном. А они своего в нем не признали, потому как Федор и не был пока своим-то, и попал к ним по чистой случайности.

Как позже выяснилось, дар открывать тропы у него был врожденный, вот только не развивал его никто, и потому он долгое время оставался скрытым. Но дар незаметно рос внутри Федора, крепчал сам по себе, благодаря каким-то внутренним Федькиным качествам, и в конце концов стал таким сильным, что любые слова мог превращать в заклинания и использовать их для открытия «тайной тропы».

Такой вот дар открылся у Федьки. Может и еще что было в нем примечательного, да только Федька не желал ничего об этом знать. Достаточно ему было и того, что тропы открывать мог куда угодно. Вот он и повадился открывать их во всякие питейные заведения, да к тому же в такие часы, когда никого там не было. Проникнет, значит, наберет себе водки с вином столько, сколько за раз унести сможет, да снова исчезнет, чтобы продолжить пьянство да кутеж.

Неизвестно до чего бы это дошло — скорее всего повесили бы Феденьку на веревке длинной да намыленной, или же попросту прирезали бы в темном переулке. Но приметил его граф Амосов Петр Андреевич. И взялся