Косотур-гора - Леонид Александров

Как-то погожим октябрьским днем он вышел на дорогу с вязанкой сушняка. Казаки нагрянули нежданно. Спросили документы. Он прикинулся глухонемым – откуда у раскольника паспорт? Набросив ему на плечи петлю и привязав её к седлу, погнали на Косотурск.

– Ваш скородие, – проговорил один из казаков уряднику, проявив христианское милосердие к пленнику. – В чем нам корысть от убогого?

– А можа он врет?

– Счас я проверю! – сказал третий, и нагайка свистонула по лицу Михаила.

Прощай, Дарьюшка! – пронеслось у него. Слёзы и кровь полились по лицу, но он не закричал, а только прикрыл глаза. Исполосованного, его оставили на дороге. Не скоро он поднялся, а потом побрел, не зная куда. Остановился на берегу Айского пруда. В синей дымке узнал, чуть правее, Сорочью гору. А там – хребет. Зажав в руке сучковатую палку, шел напролом, оставив чуть в стороне Александровскую сопку. К утру он добрался до Куштумги, толкнул дверь. Зажег лампаду и бросился на колени перед иконами. А затем тут же уснул здоровым крепким сном.

Растормошила его Фроська.

– Сутки спишь! Кончай дрыхнуть…

Тот вертел глазами и никак не мог сообразить, где находится. Та, бурча себе под нос, заботливо разула его, раздела, чем-то едучим смочила рану на лице, подвела к кровати и стала ластиться.

– Уйди, бесстыжая, пошла прочь! – и он наотмашь ударил Фроську по лицу.

– Люб ты мне, Мишенька, – приговаривала она, размазывая слезы по лицу. – Пригожий мой! Бей, но не гони!

Он молча оделся, нашел в чулане крапивный мешок, приладил к нему лямки, положил несколько нужных и старопечатных редких книг, вышел. На кладбище припал лицом к покосившемуся кресту над могилой отца Никодима и, будто живому, рассказал все свои прегрешения.

– Все люди грешны. От Адама и Евы!

Голос как из под земли. Жутко стало. Михаил огляделся. Сзади стоял седой скитский старец. Заросший волосами – одни глаза видны, зоркие и пронзительные. Без шапки, бородища до пояса. На спине – холщевая котомка, в руках – внушительного вида посох с костяной ручкой. Варлаам…

– Аз54 слышал все… Поне́55 зрю, повинился ты, да не отмолился. Вон ты каков! Знатьё бы раньше, что виновником кончины светлого Никодима, царствие ему небесное, хотя и косвенный, был ты – ни за что бы не распинался перед советом общины за тебя…

Грамотен, начитан, службу постиг и чин знаешь. Варнак! Враг-то, он силен. Каждодневно, каждочасно слабому человеку злобные козни строит – мерзкие, гадкие. Твой учитель праведник Никодим святой был человек, а ты, исчадие диавола, из-за мокрохвостки сгубил его. – Размахнувшись массивным посохом, он ударил Михаила.

Как подкошенный, он упал под ноги старцу, и, поднявшись на колени, со слезами на глазах смиренно зашептал:

– Прости, старче! Благослови, старче, меня слабого и глупого! Прости за грехи мои тяжкие…

– Не омывай мои ноги слезами, как некая грешница павши под ноги Христа. Ты его проси, – он указал на крест над Никодимовой могилой. Он все слышит. Он к тебе с отцовской любовью, а ты, грешник, хамством ему отплатил. Не грех ты сотворил, но падение. Встань, негодный! Господь не словес красных слушает, но дел наших хощет.

Старец присел на осколок ствола повалившейся от бури старой березы. Задумался. Затем сказал:

– Службой верной господу ты велико послужи. Твой грех от гордыни от дерзости бесовской. Молись! Три седьмицы56 – на сухари и воду! – Потом, чуть остыв, продолжил:

– Бегут люди к хромым на обе ступни – к единоверцам. Думают только о мошне и мамоне, о душе позабыв. У них божье-то на языке, но мирское на уме. Ты, отрок, кайся и молись. Молись и кайся! Ступай в родное село, иди к людям, укрепляй в них веру в древлее благочестие. Господь тебя простит, а я благословляю. Аминь.

И он ушел, исчез, как появился. Михаил огляделся. Лишь воронье громко каркало на деревьях, а за большим крестом, притаившись, сидела Фроська. Зажав рот рукой, она видела всю эту сцену.

У колодца с пустым ведром в руке и в черном платке на голове его встретила Пелагея, жена брата Алексея. Екнуло сердце Михаила от внезапного предчувствия.

– Узнала я! Батюшки, никак Михайла? Как две капли похожий, – испуганно перекрестилась невестка. – Вернулся! К разбитому корыту пришел. Беда-то какая, – заплакав, сообщила она оторопевшему деверю. – Нету у нас теперь ни тятеньки, ни маменьки…

– Чо мелешь? – разом вскипел Михаил. – Типун тебе на язык! Што случилось? – А где-то там, в подсознании, кто-то шепнул: «Вот тебе за грехи твои!»

– Тятеньку паралич разбил, пять ден он был ни рукой, ни ногой – одне глазыньки глядели… А маменька в одночасье скончалась, когда тятеньку зарывали, – скорбно рассказывала невестка, заводя деверя в отцовский дом.

За столом помянули родителей, выпили по стакану бражки, жевали капустный пирог, пили копрский57 чай, квас. Хмельное Михаил пил впервые и заметно охмелел. Дальняя дорога пешком и нервное потрясение, казалось, сломили его, и он заклевал носом.

– Через пять ден отцу сорок дней будет. Можно ли сорочины делать вместе? – обратился Алексей к брату.

– Как же можно? – Никак нельзя. Душа нашей родительницы ещё среди нас летать будет…

– И я о том же. – подтвердила Пелагея. – Не басурмане мы. Маменька до спокон веку обижаться будет. И совесть наша христианская… Гляну за вороты, ребят покличу. Ноги мои не по годам болеть начали… Беда!

– Таковские вот дела, братан, – подытожил беседу Алексей. – Ты-то как? Посылали за тобой в Куштумгу, а тебя и след простыл. Все о спасении души хлопочешь, али мирские дела? Михаил молча кивнул, а брат продолжал:

– Года с два минуло, как пропал ты. Не знали, о чем подумать… Мать, покойная, убивалась, плакала…

Михаил не сказал брату о своих злоключениях – поймет ли? Он и сам потерял счет месяцам и годам с тех пор, как мальчонкой уехал из родного села, и родственные чувства давно притупились. О своих задумках никому не говорил, но до самой весны бродил по селу, односельчан не узнавал: одни выросли и возмужали, другие состарились. Часто взбирался на гору к часовне, где часами беседовал с древним старичком, который по сути уже стал сторожем этого старинного церковного здания. Старичок шепотом рассказывал навещавшим часовню православным, что-де в селе появился человек «зело начитан, уставную службу знает, ни щепотник, ни табашник, и старой святой вере привержен». С Михаилом искали встреч, ждали задушевного слова, но он исчез, правда, ненадолго. Он ушел к устью Куштумги. Шел неторопливо, но споро, не упуская из виду широкую пойму