Косотур-гора - Леонид Александров

Миасс-реки. То дремучим сосновым лесом, то продирался через густые и цепкие заросли из черемухи, малины, смородины. Подымался на кручи, обходил глубокие овраги с журчащими по дну ручьями, слушая весеннее многоголосие птиц, часто поднимая на крыло большие стаи уток и гусей. Обошел большой заливной луг, ещё не совсем просохший, с множеством блюдец-озер, заполненных вешней водой. Наконец, он сперва, пожалуй, услышал, чем увидел заросший кустарником берег речки, с именем которой у него были связаны воспоминания детства. Бурная во время весеннего паводка, а теперь спокойная, речка неторопливо журчала по каменистому дну навстречу старшему брату, к Миасс-реке. Вырубив жердину и упираясь ею о дно, он, прыгая с камня на камень, перебрался на левый берег. Пробившись через кусты, остановился. Перед ним предстала длинная невысокая горная гряда – конечная цель его путешествия. Подойдя к подошве гряды, отыскал ручей, стекающий к берегу речки. Спотыкаясь на россыпях серого гранита и белого кварца, он заспешил к истоку ручья. Хрустальная вода струилась из ямки, похожей на зеркало колодца, взметая донный ил крохотными фонтанчиками. Суеверный страх охватил Михаила, когда он опознал это место. Он встал на колени.

Много лет назад он бывал здесь с отцом Никодимом. Тогда после Троицы возвращались они из Коробковки – старинного села, притулившегося близ серпообразной излучины Миасс-реки, на правом берегу которой нависли почти отвесные кручи Ильменского хребта. По слабонаезженной дороге они вышли к каменистой гряде близ берега Куштумги. На вершине ее они присели передохнуть. Михаил поспешно припал губами к только что найденному роднику. Ладонью черпая кристальной чистоты воду, Никодим резко отшатнулся от воды, суетливо крестясь.

«Змея никак?» – спросил старца Михаил.

«Золото! Погибель рода человеческого», – ответил Никодим. – «То диавол разбросал по земле Уральской для слез и страданий!» – Проговорив это, он погрузил руку в воду почти по локоть – зри! – и вытащил со дна горсть мокрого ила. Скрюченным пальцем он покопался в нем – на ладони блеснуло несколько зернышек-блесток. «Золото нам только – назола». Он спокойно перевернул ладонь над синью родника. Будто редкие капли дождя булькнули по луже и стихли. «Грех и соблазн от него. Ибо сказано в Писании58: не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа… Дает господь много – захочется больше. Поклянись никогда в здешних местах не бывать, злата не добывать, клянись!»

И он поклялся над вынутой старцем складной иконой. А как мог ослушаться – в то время он был в полной власти мудрого и рассудительного старца.

Теперь, стоя на коленях у истока родника, он молился. Слезно просил прощения у отца Никодима за нарушение клятвы. А затем развязал котомку и вынул лопату с коротким черенком и бадейку.

– Прощен! Прощен! – шептал он, направляясь ему известной тропой в Косотурск, и ощупывал в кармане золото, завернутое в платок. Но на пути была Куштумга. Солнце клонилось к закату, когда он с радостью увидел знакомый дом, и рой воспоминаний наполнил все его существо, и мечта о сытном ужине и ночлеге. Однако недавняя встреча с косматым старцем напомнила о суровой епитимье, и он был готов поститься еще неделю. Но кто-то шепнул: «Ты прощен! У тебя узелок в кармане…» А вслух подумал: «А в котомке – пшено, кусок солонины и хлеб, испеченный снохой Пелагеей…»

Пройдя через распахнутые ворота, чему он нимало удивился, вбежал на крыльцо и дернул за ручку двери. За столом сидела Фроська и что-то хлебала из глиняной чашки. Была она в черном сарафане, волосы распущенные, и вся какая-то повзрослевшая и похудевшая.

– Зачем приперси? – спросила она нараспев, отложив ложку. – Уходи давай, по-добру уходи! Не то скалку возьму!

Входя в дом, он был уверен, Фроська начнет приставать, полезет со слюнявыми губами целоваться. Но её внезапная грубость вроде даже оскорбила его. Его, которого беззаветно любит ласковая голубоглазая Дарьюшка, с которой он скоро свяжет свою судьбу.

– Айда, мотай отсюда! – строго проговорил Михаил, проходя в моленную. – Пристроилась тут, кобыла! – и словно ошпаренный выскочил назад.

– Где книги? Иконы где, куда ты девала? – схватив Фроську за плечи, кричал Михаил. – Не молчи!

– Пусти, не больно-то кричи! Ишь, как на свою, – спокойно проговорила она. – Я тут теперя проживаю. Расходился, будто самовар какой! Ты про иконы полицию спроси – на телегу погрузили. А книжки? Книжки – они во́на, в сараюшке, их козы читают… – Она недобро ухмыльнулась. – В моленной той мы свадьбу играли. Мужика мово, – её ресницы задрожали, Игнашку-то, ну ты знал, в бабки вместе играли, ево утопшим в речке нашли. – Она всхлипнула, утирая рукавом слезы. – Горемышный он был. А ты всегда – желанный…

Не дослушав объяснений Фроськи, он стремглав бросился к двери. До сих пор Михаил даже не предполагал, какую ценность представляли для него эти книги. Ну, стояли они в рядах на полках стеллажа, да многие из них он читал. А с каким почтением и раболепием держал в руках книгу Никодим. Будто святыню. И теперь «их козы читают…» Рванул дверцу сараюшки, висевшую на одной петле и, обессиленный от увиденного, притулился спиной к косяку. Им овладел ужас, его поразила страшная боль внутри, словно у него отняли руку или растоптали душу. При свете крохотного окошка в стене он увидел разбросанные по земляному полу несметные сокровища, по которым ходили, на которых лежали, где и отправляли большую и малую нужду с десяток коз и козлят. Памятуя о том, что подобает христианину «зло за зло не воздавать»59, и не выражать открыто свой гнев, он не сдержал своей ярости.

– Ты, кривая зараза! – кричал он, подойдя к девке вплотную, сжав кулаки. – Кто тебя надоумил сотворить глумление над книгами, кто? Ты совершила превеликий грех и тебе его никогда не отмыть водою из святого источника и не утереть своим грязным подолом! Бесценное творение рук человеческих, что триста, пятьсот лет тому писали – ты покидала в вонючий сарай…

– Помолчал бы о грехах-то. Экий книжник сыскалси! Только тронь, убивец! И меня по рылу мутузил…

Разжал он кулаки, а перед глазами будто наяву – распростертое тело Никодима. Не зря сказано: «вспомни свои грехи и о тех крепко пекися», а еще: «не бери с собой ни золота, ни серебра». «Узелок я не брошу, он – для богоугодного дела, то пока – тайна великая. Господи, помоги!» А вслух произнес: «Будь ты проклята навеки, Фроська!» – и плюнув ей под ноги, зашагал в ночь. Но не дойдя до моста через Куштумгу, вернулся назад. Крикнул Фроську, глаза её радостно блеснули.