Косотур-гора - Леонид Александров

– Вонища какая! – фыркнула девица, поднеся стопку книг. – Огонь зачем? Пожару наделаешь. Иди ты к лешему, выдумал…

Михаил угрожающе подступил к ней.

– Вонищу ты устроила. Разрывай и бросай в костер! Станешь уру́сить60, сожгу коз твоих и тебя вместе с ними заодно! Не надумай убежать – догоню. Тут тебя некому жалеть…

Грязная, обильно политая козьей мочой бумага горела плохо. Принесли несколько охапок сена из стога, почерневшие обложки и слипшиеся листы помешивали палками. Оставив себе две-три почти невредимые книги, Михаил миролюбиво пояснил Фроське.

– Огонь очистил твои грехи, дура! Негоже оставлять священные книги под козлячим говном. Утром пепел снесешь на грядки. А теперь перекусить бы что господь послал.

Хлебали кислянки61, обильно сдобренные сметаной, пареную брюкву. Ели молча, думая о своем. Когда окончили ужин, Фроська заискивающе проговорила:

– Ты почивай. Пристал62 небось. День, он вишь какой. Постеля твоя вон свернута, разобрать? Сбегаю в одно место… Михаил понял: она осторожничает и хочет, чтобы он попросил её остаться. Он промолчал, не хотел грешить, но что-то она задумала, решив «сбегать» в полночь.

Помолившись святому угоднику, что пристроен был в горнице, в переднем углу и, раздевшись до подштанников, он провалился в сладкий сон. Фроська неслышно подошла к Михаилу, и в чем мать родила, скользнула в постель к парню. Целуя его, подсунула левую ляжку под его бедро и ловко натянула на себя. Он проснулся…

«Прости меня, господи! Прости меня, Дарьюшка! Видит господь: совратила меня, яко Ева Адама, блудница-прелюбодейка, и грешен я, тебе ответ давая…» – рассуждал про себя Михаил, поднявшись на гребень Главного хребта.

Часам к двум пополудни он отыскал на Демидовке дом Волкова – брата жены Алексея Поликарповича, когда-то неутомимого горщика63, знавшего толк в самоцветах и золотых самородках. Но с некоторых пор Волков стал посредником у горщиков и старателей и, не оставаясь в накладе, сбывал товар скупщикам. Как-то об этом проговорился с осуждением Волкова Никодим, теперь же надобность в родственнике появилась у Михаила. Встретила его жена Волкова, тощая и длинная, как жердь, и проводила в дом, сообщив хозяину:

– Глянь, Кирюша, кто к нам явился. Ну, как две капли, – вылитый Алексей Поликарпович, шуряк твой. Вырос-то как!

– Меняются даже скалы и камни, – изрек медведеподобный Кирилл, оценивающе глянув на гостя. – Чем могу служить? В гости, аль по делам?

Кирилл знал, просто так к нему никто не приходит. В гостях были только званые, да и то по большим праздникам. И все люди солидные: из купечества, из горно-заводской администрации и нередко пресвитер единоверческой церкви, отец Варфоломей.

Сам будучи старовером, Кирилл считал, что ради нужды можно и закон порушить. Это значило: с волками жить – по волчьи выть. И грешили безмерно в его доме – играли в карты, курили табак, кофе, и чай кяхтинский пили. Так постепенно стирались обрядовые тонкости и догматы староверов, единоверцев и никониан. Европейские новшества незримо ввергали традиционное духовное сознание в бурный водоворот, и быт старой России размывался подобно ветхой плотине.

Кирилл проводил Михаила в горницу и плеснул из бутылки в рюмку вина, затем – в другую и протянул гостю.

– Не приемлю, – тихо сказал Михаил и бросил на стол узелок. Звякнул металл о столешницу.

– Я же по-родственному, – слегка обиделся хозяин и, отставив вино, развязал платок. Взял одну из крупинок, величиной с горошину, покатал на пальцах.

– Где подфартило? Ты глянь-ка, наше, ильменское… – В глазах огоньки.

– Там больше нет. Сам до́был. Не украл… Не думай…

– Господи! – всплеснул руками Кирилл. – К чему оправдания? Не прокурор я… Сродственник. Твоей брат свояченицы.

Да и ты вроде бы не успел та́тем стать… Меня ведь не проведешь, золото добыто из какого-то ручья. А сам ты никогда вашгерда64 в глаза не видел. На нем ни капельки следов пустой породы. Ты натакался65 где-то на ложбинку или исток родника. Верно я говорю? А если весь ручей обследовать, вывернуть его наизнанку? Вот и выдали тебя твои глаза… Ну да ладно, потом как-нибудь всё одно скажешь… Добру пропадать – не резон. Тебе же, священнослужителю, богатство вроде бы ни к чему… – Кирилл высыпал золото на чашку весов, которые кстати оказались на столе. – Как там в Писании сказано, а? – и взглянув на оцепеневшего Михаила, вопросительно бросил гостю:

– Ну?

– Деньги надо. И паспорт бы…

– Сговоримся! Погости у меня три – четыре дня, а то и с недельку. Понять должен – сам я документы и деньги не печатаю. Вид на жительство в Тургояк делать? – Михаил кивнул. Кирилл протянул гостю рюмку снова.

– Держи, спрыснем доброе начало! Твой куштумгинский старец, вижу, тебя не приучил. Святой он был, знаю – не потреблял… А монахи и монашки приемлют. Попы тоже не пьют – за воротник льют. Ты разденься и приляг на диван, у тебя глаза слипаются. Обедать тебя подыму. – Он вышел из горницы, забрав золото.

На четвертый день пребывания у хлебосольных хозяев, Михаил рано по утру выехал из ворот, распахнутых самим Волковым. Пегая кобылка, купленная у башкирца-лошадника, запряженная в легкий ходок66 резво взяла с места под уклон Уреньги. Он обернулся, заметив осеняющую его крестным знамением жену Волкова, Ольгу, и девочку-подростка, выглядывающую из окна, как впоследствии оказалось, – племянницу Соню. За это время он справил себе подходящую одежду, сапоги, и вполне мог выдать себя за мастерового. В кармане у него лежали хрустящие ассигнации, а на дне ходка, кроме муки и топленого масла, – дорогие подарки невесте и будущей тёще. Но самое главное – под подкладкой картуза притаился, тьфу-тьфу, вид на жительство с печатью – паспорт. Ради нужды…

С неделю стояли погожие октябрьские дни. Дорога на Веселовку, петляя вдоль речки, шла то в гору, то под уклон, то сосновым леском, то рассвеченным под золото березняком. Радуясь изумительным осенним краскам, Михаил был наполнен счастьем скорой встречи с ласковой голубоглазой Дарьюшкой. Он старался представить себе, как она выбежит навстречу, как бросится на шею…

Вскоре он признал глыбу обветренной злополучной скалы, с которой скатился год назад. Но что это? Феклушиной избы и в помине нет. Уж не заблудился ли часом снова он? Нет, вон за речкой – тот лужок, где обучал Дарьюшку он косить, где прижал её к своей груди…

Не отава67, а не́кось на нем, пожухлая и порыжелая, похожая на