Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова

Будучи новичком, я еще не привык видеть женщин, присваивающих себе мужские привилегии. Впрочем, мадемуазель Лё Фель совсем не хотела поразить меня своей распущенностью, просто она была, как говорят, выше предрассудков. Если бы я лучше знал нравы времени, такое поведение показалось бы мне в порядке вещей, так же как и то, что большие вельможи оставляют свое потомство на попечение матерей, выплачивая им немалые пособия. Поэтому чем больше детей производили на свет эти дамы, тем непринужденнее становилась их жизнь.

Незнание парижских нравов часто ставило меня в очень неловкое положение, и мадемуазель Лё Фель, конечно же, рассмеялась бы прямо в лицо тому, кто сказал бы, что я не лишен ума, особенно после случившегося со мной глупого происшествия.

Находясь однажды у оперного балетмейстера Лани, я попал в общество пяти или шести юных особ. Все они были в сопровождении матерей и вели себя вполне скромно, что несомненно указывало на хорошее воспитание. Я наговорил им множество комплиментов, и они отвечали мне не иначе, как опуская глаза. Когда одна пожаловалась на головную боль, я предложил ей свой флакон, а какая-то из ее подруг заметила:

– Ты, конечно, дурно спала.

– О, совсем нет, – ответила моя Агнесса, – наверно, я просто беременна.

При столь неожиданном ответе юной особы, нежный возраст которой не оставлял сомнений в ее девственности, я сказал:

– Я и не предполагал, что мадам замужем.

Минуту она смотрела на меня с удивлением, потом обернулась к подруге, и обе громко расхохотались. Пристыженный больше за них, чем за самого себя, я вышел, поклявшись больше никогда не верить без доказательств в добродетель такого рода женщин, у коих она столь редкостна. Ждать от нимф театра стыдливости равносильно признанию в собственной глупости – они сами похваляются собственным бесстыдством и смеются над теми, кто ожидает найти в них целомудрие и добродетель.

* * *

Все итальянские комедианты в Париже стремились заполучить меня к себе, дабы выставить напоказ свое великолепие. Любимец всего города Карлин Бертинацци напомнил мне, что тринадцать лет назад он видел меня в Падуе, когда возвращался вместе с моей матушкой из Петербурга. Он дал в мою честь великолепный обед у мадам де Кайлери, в доме которой стоял на квартире и которая была влюблена в него. Я почел своим долгом похвалить кувыркавшихся вокруг нас четырех очаровательных деток, на что муж ее ответствовал:

– Это дети синьора Карлина.

– Хотя бы и так, сударь, но ведь пока вы заботитесь о них и они носят ваше имя, то и должны почитать вас своим отцом.

– Да, это было бы справедливо, но Карлин слишком порядочный человек, чтобы отказаться от них, если мне придет в голову поступить иначе.

Он говорил совершенно спокойно и даже с достоинством, ибо смотрел на вещи как истинный философ, тем паче что питал к Карлину самые дружеские чувства, а дела подобного рода были не столь уж редки тогда в Париже. Высокородные вельможи Буфлер и Люксембур по-дружески обменялись женами, от которых у обоих были дети. Малютки Буфлеры стали называться Люксембурами, и наоборот, и по сей день известны во Франции под этими именами. Те, для кого это не составляет тайны, лишь посмеиваются, и Земля отнюдь не перестает вертеться.

Самым богатым из итальянских комедиантов в Париже был Панталоне, отец Каролины и Камиллы, известный ростовщик. Он приглашал меня обедать к себе в дом, и я был очарован его дочерьми. Одну содержал князь Монако, сын герцога Валентинуа, а другая, Камилла, была влюблена в графа Мельфора, фаворита герцогини Шартрской.

Каролина, хотя и не обладала живостью Камиллы, намного превосходила ее красотой, и я принялся волочиться за нею. Однако все время красавицы принадлежало официальному любовнику. Поэтому я часто оказывался в ее обществе, когда приезжал князь. В первые разы я сразу же откланивался, однако через некоторое время меня уже просили оставаться. Дело в том, что вельможи обычно скучают со своими возлюбленными. Мы вместе ужинали, причем они только слушали, а я одновременно ел и забавлял их разными историями.

Я считал своим долгом угадывать желания князя, и он относился ко мне с совершенной благосклонностью. Однажды утром, едва я вошел, князь произнес:

– Очень хорошо, что вы пришли, я обещал герцогине де Руфэ привезти вас. Вот и поедем сегодня.

Итак, еще одна герцогиня. Все складывается прекрасно, ехать так ехать. Мы садимся в «чёрта», модный тогда экипаж, и в одиннадцать часов уже у герцогини.

Читатель, если бы я мог описать все доподлинно, картина, которую являла собой сия похотливая мегера, ужаснула бы вас. Представьте себе шестьдесят зим, запечатлевшихся на лице, густо намазанном румянами до купоросного цвета; обтянутый кожей скелет с отвратительными следами разврата и увядания, который томно расположился на софе и при нашем появлении буквально возопил от радости:

– Ах, какой милый мальчик! Князь, ты просто бесподобен. Подойди, сядь сюда, мой милый.

Я почтительно повиновался, но от тошнотворного, почти трупного запаха мускуса в горле у меня начались спазмы. Омерзительная герцогиня приподнялась, открыв невообразимую грудь, которая напугала бы самого отчаянного смельчака. Князь, сделав вид, что торопится, пообещал незамедлительно прислать мне своего «чёрта» и направился к дверям.

Едва мы остались одни, этот оштукатуренный скелет, не дав мне опомниться, тянется своими мокрыми губами к моей щеке, а рукой касается меня самым непристойным образом, приговаривая при этом:

– Посмотрим, цыпленочек, хорош ли он у тебя…

Меня колотит озноб отвращения, я сопротивляюсь.

– Ну что ж ты прикидываешься ребенком, – произносит новоявленная Мессалина, – разве ты такой неопытный?

– Нет, мадам, но…

– Что «но»?

– У меня…

– Ах, негодяй! – восклицает она, отдергивая руку. – Из-за тебя я подвергалась такой опасности!

Воспользовавшись ее испугом, я схватил шляпу и спасся бегством, боясь, как бы мне не помешал швейцар.

Я рассказал все Каролине, она от души смеялась, признала, что князь сыграл со мной грубую шутку, и похвалила мою находчивость, но не дозволила мне доказать ей, что я и вправду обманул герцогиню.

Все-таки я питал какую-то надежду, подозревая, что моя влюбленность кажется ей недостаточно сильной.

Дня через три или четыре, когда мы ужинали без свидетелей, я был столь настойчив, что она велела подождать до завтра – князь вернется из Версаля только через день. Утром в десять часов мы сели в кабриолет и отправились за город. На заставе нам повстречался какой-то экипаж, и сидевший в нем человек закричал: «Остановитесь! Остановитесь!» Это был шевалье Виртемберг, который, не