Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова

После отъезда героини сей пьесы я заметил через свою щель покинутого влюбленного и попросил скорее выпустить меня, ибо изрядно проголодался. Принесли кушанья, и несчастный юноша составил мне компанию. Он рассказал, что синьорина улучила минуту и обещала ему возвратиться через шесть недель, а сама при этом плакала и нежно его поцеловала.

– И герцог заплатил за нее?

– Нет, но, даже если бы он и захотел, мы все равно не согласились бы. Ведь это было бы оскорблением для моей невесты, а вы даже не можете представить, сколь она чувствительна.

– А что говорит ваш батюшка про ее отъезд?

– Он всегда думает плохое, поэтому и уверен, что она никогда не вернется. И матушка склоняется скорее на его сторону, чем на мою. А как по-вашему, синьор маэстро?

– Если уж она сказала, значит непременно вернется.

– Вот и я говорю, а то зачем бы ей обещать?

Мой ужин состоял из оставшегося после графа, и я выпил бутылку лучшего рейнского, которую Катинелла припрятала, чтобы утешить своего жениха. Я уверил несчастного, что сделаю все возможное, дабы убедить кузину поскорее вернуться. Мое желание заплатить было решительно отвергнуто. Я сел в почтовую карету и приехал в Болонью на четверть часа позже Катинеллы. Остановился я в той же гостинице, что и она, и нашел случай передать ей мою беседу с ее воздыхателем. В Реджио я был первым, но поговорить нам так и не удалось, поскольку она ни на минуту не оставляла своего могущественного и слабосильного любовника.

К концу ярмарки, за время которой со мной не произошло ничего примечательного, я уехал из Реджио вместе с моим другом Балетти, и мы направились в Турин, где мне давно хотелось побывать, так как, проезжая через него в первый раз с Генриеттой, я останавливался там лишь для перемены лошадей.

В Турине я нашел одинаково прекрасными город, двор, театр и женщин, начиная с самой герцогини Савойской. Правда, когда мне рассказали о прекрасном состоянии тамошней полиции, я сразу вспомнил множество нищих на улицах и невольно рассмеялся. Однако же полиция составляла главное занятие короля, который, если верить истории, был очень умным человеком.

Мне никогда в жизни не приходилось еще видеть царствующую особу, и по какой-то непонятной причине у меня возникла мысль, что лицо монарха должно отличаться красотой или величием. Однако, увидев сего сардинского короля – некрасивого, горбатого и угрюмого, с низменными манерами вплоть до самой мелочи, – я убедился, что можно быть королем и не обладая качествами совершенного человека.

Балетти торопился в Париж, где мадам дофина уже приближалась к сроку своей беременности, и по этому случаю в честь будущего герцога Бургундского там готовились великолепные празднества. Мой друг без труда уговорил меня сократить пребывание в Турине, и через пять дней мы были уже в Лионе, где я задержался на неделю.

Из Лиона мы отправились дилижансом, и все путешествие до Парижа заняло также пять дней.

В дилижансе ехало восемь пассажиров, и всем нам было очень неудобно сидеть, поскольку сей экипаж представлял собой большое сооружение в форме овала, совершенно лишенное углов, что имело смысл разве только для принудительного установления равенства. Я же нашел подобное устройство более чем скверным, но, будучи иностранцем, сохранял молчание. Да и как итальянец может не восхищаться всем французским, тем более в самой Франции? Движение сей овальной колесницы оказывало на меня такое же действие, что и качка корабля в бурном море. Правда, подвеска у дилижанса была превосходная, однако тряска причинила бы мне куда меньше неприятностей.

Вследствие сего пришлось расстаться со всем содержимым моего желудка, и, конечно, меня не могли счесть приятным спутником. Но я был во Франции и среди французов, знающих толк в вежливом обхождении. Мне лишь сказали, что я переусердствовал за ужином, а один парижский аббат, желая защитить меня, отнес это на счет слабого желудка. Воспоследовал спор.

– Господа, – не выдержал я, – вы все не правы. У меня прекрасный желудок, и сегодня я не ужинал.

При этих словах какой-то мужчина уже немолодых лет обратился ко мне и сладким голосом сказал, что никогда не следует говорить кому-либо, что он не прав, а что он лишь ошибается.

– Разве это не одно и то же?

– Прошу прощения, сударь, но одно вежливо, а другое нет.

Тут он пустился в пространное рассуждение о вежливости, в заключение которого спросил меня с улыбкой:

– Если я правильно понял, кавалер едет из Италии?

– Да, я итальянец, но сделайте милость, объясните, как вы догадались?

– О, по тому вниманию, с коим вы слушали мою болтовню.

Все рассмеялись, и я, восхищенный его остроумием, почувствовал к нему симпатию. В течение всего путешествия я брал у него уроки французской вежливости, а когда пришло время расставаться, он отвел меня в сторону и дружески сказал, что хочет сделать мне маленький подарок.

– Вам нужно забыть слово «нет», которое вы так часто употребляете. Это не французское слово, оставьте его или приготовьтесь отражать удары шпаги.

На пути в Париж мне более всего понравилась великолепная дорога – бессмертное творение Людовика XV, а также чистота гостиниц, проворство обслуживания, отменные постели и скромные манеры служанок, которые внушают уважение даже самым отъявленным развратникам. А найдется ли такой итальянец, кому приятно смотреть на наших трактирных лакеев с их развязностью и наглым видом? В мое время во Франции не знали, что такое запрашивать выше цены,– для иностранцев там было истинное отечество. Конечно, приходилось нередко видеть акты отвратительного деспотизма, lettres de cachet и прочее. Это был произвол королей. С тех пор французы завели у себя произвол народа, но разве он менее отвратителен?

X

Парижские нравы

1750–1751

По выходе из Тюильри[67] Патю свел меня к знаменитой актрисе мадемуазель Лё Фель, которая пользовалась в Париже шумным успехом и состояла даже членом Королевской музыкальной академии. У нее было трое очаровательных малюток, кувыркавшихся по всему дому.

– Я их просто обожаю, – с чувством сообщила она мне.

– По своей красоте они вполне достойны этого, хотя у каждого свое выражение лица.

– Еще бы! Старший – сын герцога Аннеси, второй – графа Эгмонта, а самый младший появился на свет благодаря Мэзонружу.

– О, простите меня, я полагал, что вы мать всех троих.

– Вы не ошиблись, так оно и есть.

Сказав это, она посмотрела на Патю, оба рассмеялись, и, хотя мне