Древний Египет - Борис Александрович Тураев

Вообще изображения и росписи фиванских гробниц, являясь ценнейшим культурно-историческим материалом, доставляют и действительное эстетическое наслаждение, хотя египетское искусство, особенно здесь, не переступало чисто практических целей. Фиванский художник стремился только передать изображаемое в живой и приятной форме и при этом довольно произвольно обращался со своим материалом. Сцены и предметы обособлены от своей обстановки; они типичны и общи. Не замечается попыток комбинировать группы в цельную композицию, они распределяются в ряды, расположенные по этажам и разделенные горизонтальными линиями, и в этом отношении некоторыми исследователями сравниваются с иероглифическим письмом — египетские картины не столько смотрятся, сколько читаются. Изображение главных лиц в большем масштабе даже напоминает прописные буквы в письме. Будучи, несомненно, знаком с перспективой, египтянин, однако, не пользуется ею. Он стремится к своеобразному реализму, желая изобразить каждый предмет с той стороны, с которой он наилучше виден, и это заставляет его допускать ряд условностей, вроде, например, всем известного сочетания глаза en face с лицом в профиль, плеч en face с телом в три четверти и ногами со стороны и т. п.

Конечно, следует полагать, что и сюжеты не всегда были новы и самостоятельны. Многие из них имеют длинную генеалогию и восходят к Древнему царству, рисуются из поколения в поколение как бы по трафарету. Едва ли фиванские вельможи-бюрократы и столичные жители часто охотились в болотах, зарослях и пустынях, как это делали современники фараонов Древнего царства в Дельте, но картины эти обязательны и даже освящены заупокойными текстами. Однако все это уравновешивается высокими достоинствами, которые отмечают и компетентные голоса знатоков. Египтяне были искусны в изображении деталей; тонкость и свобода линий изумительны, а пользование пространством обнаруживает много умения; подбор и сочетание красок также большей частью удачные, и росписи имеют большое декоративное значение. Вообще стиль своеобразен, отличен от стиля всякого другого времени или народа. Сочетание изящества с достоинством, живости и спокойствия — отличительные черты лучших фиванских росписей и доказательство большого художественного гения древних египтян (Gardiner). Но и с реальной стороны фиванские гробницы являются хранилищами первостепенных культурно-исторических памятников, вводящих нас непосредственно в жизнь египетского общества блестящей поры его истории. Здесь и скромные, теперь разрушенные, гробницы царей XI, XIII и XVII династий в предхолмии Ливийской пустыни Дра Абу-эль-Негга, и роскошные выдолбленные в скалах Бибан-эль-Мулука «сиринги» — усыпальницы фараонов XVIII–XX династий с их длинными коридорами, ведущими в подземные залы с колоннами, со стенами, полными барельефов и текстов причудливых заупокойных книг «О том, что в Дуэте» или «О вратах», здесь и великолепные поминальные храмы великих царей, начиная от расположенных террасами в Дейр эльБахри, где рядом с известным нам замечательным сооружением Ментухотепа воздвигла свой дивный памятник знаменитая Хатшепсут, сестра и супруга Тутмоса III, мирное царствование которой было ознаменовано большой экспедицией в Пунт, изображенной под колоннадой средней террасы храма, сооруженного ею в честь Амона и во славу своих деяний для бога, ибо сокровища Пунта доставлялись для потребностей его культа. Изящный храм в Курне — поминальный царя Сети I — отличается такой же тонкостью и благородством работы, как воздвигнутый им в честь Осириса в Абидосе и его гробница в Бибан-эль-Мулуке; Рамессей, заупокойный храм Рамсеса II, дает нам ценные барельефы и надписи истории его продолжительного царствования, равно как и храм, воздвигнутый им в скалах в нубийском Абу-Симбеле, в Луксоре и Абидосе.

Здесь начертана придворная летопись его войны с хеттами с разукрашенным окончанием, выставляющим царя единолично, при помощи Амона выручающим из беды свое войско и поражающим врагов — своего рода эпос, оказавший влияние на последующую литературу победных полупоэтических надписей, в которых, однако, вычурность стиля и похвальный тон доведены до невразумительности и беспорядочности.

Равным образом и изображения побед на барельефах теперь делаются частыми и постепенно приобретают характер больших цельных композиций. Если карнакская серия барельефов Сети I является летописью в последовательном порядке событий, то изображение Кадетской битвы Рамсеса II представляет грандиозную попытку представить на одной сложной картине различные эпизоды великой битвы; здесь, как и на других картинах, представлены и ландшафты, и переданы народные типы, и характерно изображены виды крепостей; имеется своеобразная перспектива, обычно нарушаемая фигурой царя, который обязательно должен был быть представлен в значительно большем масштабе. На картине Кадетской битвы возвеличение царской доблести заставило художника решиться на шаг, в других случаях невозможный для народной гордости египтянина, — он изобразил царевичей отступающими перед врагами, которых затем обратил вспять сам Рамсес.

Рамсес III, старавшийся вообще подражать последнему, в своем храме в Мединет-Абу также дает ценные изображения своих побед, сопровождаемые длинными надписями; среди них особенно важен барельеф, изображающий морскую победу над филистимлянами. Но здесь уже заметен упадок и художественный, и литературный — нагромождение фигур и известный шарж на изображениях соответствуют скучной трескотне и искусственности стиля надписей, между тем как с архитектурной стороны замечателен комплекс сооружений, обнимавших храм, дворец и павильон — высокие врата, в виде азиатской крепости, причем талантливый архитектор для достижения со стороны Нила зрительных эффектов прибег к своеобразным приемам распределения рельефов и отдельных частей — его вышколенный глаз обнаруживает и знакомство с перспективой. Слева к храму, как и в Рамессее, примыкал дворец из менее прочного материала — кирпича; здесь было окно, у которого царь показывался народу. В Рамессее, кроме того, была библиотека, в которой хранились и произведения более древнего времени, например, из нее происходят берлинский папирус Синухета и, по-видимому, московский математический. Кроме этих великих, сохранившихся до наших дней в большей или меньшей целости храмов, фиванский некрополь был украшен и многими другими, теперь уже не существующими, к числу которых относится, например, храм Аменхотепа III, у относившихся к нему знаменитых Мемноновых колоссов грекоримских туристов; стоящие на берегу Невы великолепные сфинксы также имели к нему отношение.

«Была выстроена для меня гробница. Каменщики отметили пространство ее, живописцы расписали ее, ваятели произвели скульптурные работы. Назначены были заупокойные жрецы; устроен сад...» Так заканчивается автобиографический рассказ, влагаемый в уста вельможи Среднего царства (Синухета); подобное же неоднократно повторяется в текстах всех времен Древнего Египта, указывая на то, какое место в жизни египтян имели заботы об их вечных обителях, и объясняя нам великолепие последних, особенно в фиванском некрополе. За Рамсесом в скалах Шейх-Абд-эль-Курна начинаются усыпальницы вельмож XVIII династии, великих сподвижников великих царей, этой лучшей поры жизни великого народа. Над ними пронеслись тысячелетия с их превратностями, но ни усилия грабителей древних и новых, ни политические катастрофы, ни религиозный фанатизм не в состоянии были сделать тщетными усилия создателей этих дивных памятников