Повесь луну. История Салли, которая берет судьбу в свои руки - Джаннетт Уоллс

с ее наклонным полом, сколоченным из досок из сердцевины сосны, и оштукатуренными стенами из плитняка более чем в фут толщиной. Она надежна. Она мне подходит. Единственное место в Большом Доме, которое я всегда называла своим собственным, и по возвращении из Хэтфилда прямо сюда и вселилась.

Я уже собираюсь лечь в постель, когда раздается стук в дверь.

– Это я, Кэт.

– Заходи.

– Я тут никогда раньше не была, – говорит она, садясь на постель рядом со мной. – Здесь уютно.

– Прохладно летом, до костей промерзаешь зимой. Как начнутся морозы, буду каждый вечер топить камин.

– Милая маленькая комнатка на одного человека, – говорит Кэт. – Спать одной в большой спальне Герцога – это как-то неправильно.

– Свободные спальни есть по всему дому.

– И это тоже было бы неправильно. С тем же успехом можно выйти и сказать: мне не место в постели Герцога. Вот что люди думают. Что мне здесь не место. – Она сильно стискивает мою руку, притягивает ближе, и я чувствую в ее дыхании запах хереса. – Это моя вина, что Герцог погиб!

– Ой, Кэт, не надо так с собой!

– Тем не менее это правда, и ты это знаешь. Если бы мне не пришла идея отправиться на этот пикник! Если бы там не было Сеймура, который всех повел… – Ее слова звучат все тише. – А теперь я вдова. Снова! Это из-за меня Герцога больше нет, и люди хотят, чтобы меня тоже не было.

Кэт все поняла по тому, как горожане сверлили ее взглядами, когда она однажды выбралась в город, по тому, как они отстранялись или избегали ее, по тому, как немногочисленные соседи, которые приносили поминальные блюда, находили лживые предлоги, чтобы не войти в дом и не увидеться с ней.

– Я знаю, все думают, что не дело мне оставаться здесь, в Большом Доме, без Герцога!

Никто из тех, с кем я разговаривала сегодня, не справлялся о Кэт – ни Мэтти, ни шериф Эрл, ни один человек из арендаторов, – и я совершенно уверена, что она права, люди думают, что ей не место в Большом Доме без Герцога, и не могут не винить ее – по крайней мере, отчасти – в его смерти.

– Кэт, у тебя столько же прав жить здесь, сколько у кого угодно другого, – говорю я.

– Я совершенно одна, если не считать Эдди. И тебя. И Сеймура.

– Сеймура?

– Он заезжал сегодня. Говорил мне, что тот день снова и снова повторяется в его мыслях, что винит себя, что должен был остановить Герцога, не дать ему подняться на эстакаду. Я сказала ему, что тоже виню себя. Но потом мы оба согласились, что никто не мог помешать Герцогу сделать то, что Герцог хотел сделать. Когда есть с кем поговорить – это такое утешение!

Кэт засыпает, пристроив голову на сгиб моего локтя, и, хотя для нас двоих на моей кровати немного тесновато, я позволяю ей остаться.

На следующее утро Нелл в кухне замешивает тесто на хузеровском выдвижном оцинкованном столике.

– Отнеси Эдди печенья, – говорит она, с плавной грацией просеивая муку. Мы с ней давно перешли на «ты». – Это единственное, что он ест, если вообще ест.

– Как же он, по-твоему, держится?

Нелл качает головой.

– Он и не держится. Мальчик раздавлен горем. Бедняжка! Совсем один. И вдова тоже. Поначалу у меня были недобрые мысли на ее счет, но я ей сочувствую, правда. Ни одного гостя за весь вчерашний день, кроме Сеймура Джонсона.

Глава 14

Прошло три недели после того пикника на озере, Эдди и Кэт по-прежнему проводят время в зале с задернутыми шторами, но сегодня первая суббота после дня выплат, самый бойкий день месяца, и люди со всех концов округа съехались в город, так что я в Универмаге – помогаю мистеру Льюису за стойкой.

Два мальчика с кожей цвета жженого сахара изучают стеклянную витрину со сладостями, ожесточенным шепотом споря, что бы они купили, будь у них один пенни. Звать их Айзек и Келвин, и их отец Абрахам Крокетт – один из наших арендаторов. В этот момент он разговаривает с Мэтти и шерифом Эрлом в кабинете, и я потихоньку сую Айзеку и Келвину по мятной конфете, поскольку знаю, что, когда их отец выйдет из этого кабинета, он будет зол, как затравленный бык.

Арендаторы не обрадовались представлениям тетки Мэтти о переменах.

Они с шерифом Эрлом закончили ревизию бухгалтерских книг, и им не понравилось то, что они обнаружили. Они знали, что у большинства арендаторов даже нет договоров – были только устные соглашения под честное слово с Герцогом или даже с Полковником, – и они платили одну и ту же аренду годами. Герцог не поднимал ее, потому что это означало дополнительные голоса в периоды выборов – а ведь именно Герцог как председатель отделения Демократической партии округа Клэйборн решал, кого выдвигать на разные посты, и именно поэтому Сесил – мэр, а Эрл – шериф. Но когда Мэтти присмотрелась к цифрам, она увидела в них соблазнительно низко висящий плод. Рассудила, что все равно никто не осмелится покуситься на роль Кинкейдов в любых выборах, и разослала всем письма о повышении арендной платы.

Это сильно ударило по людям. По тем арендаторам, что, точно белки, собирают десяти- и пятицентовики в банки из-под кофе с надписью «АРЕНДА», которые хранят в задней части кухонного шкафчика и запускают в них руку только в случае действительно чрезвычайных обстоятельств. Учитывая, что Мэтти всегда казалось, будто ее обманом лишили наследства, можно было бы подумать, что она станет сердечнее относиться к другим людям, которым не повезло в жизни. Не тут-то было. Вместо этого Мэтти, кажется, твердо решила доказать, что она так же сурова, как самый суровый из всех мужчин.

– Ты не знаешь, как трудно живется этим людям, – говорила я ей.

– Не смей указывать мне, что я знаю и чего не знаю, Салли Кинкейд! – заявила она. – Мы устанавливаем цену аренды. Твоя работа – собирать плату. Эти люди годами дурили Герцога. Пусть отрезают себе бекон потоньше.

Арендаторы вымещали свой гнев на мне, и я ощущала себя примерно такой же никчемной, как пресловутый козел, с которого ни шерсти, ни молока: не желающей отстаивать несправедливость, но не способной поступать по справедливости. Все, что я могла, – это отвечать людям, чтобы они договаривались с Мэтти и шерифом Эрлом.

Как раз этим и занимается сейчас Абрахам Крокетт в кабинете Герцога. Внезапно дверь кабинета распахивается, и