Повесь луну. История Салли, которая берет судьбу в свои руки - Джаннетт Уоллс

когда-нибудь позволит мне вернуться в его жизнь, что я – не такое разочарование, каким он меня считал. В последние пару недель у меня появилось ощущение, что я к этому близка, что уже побуждаю его увидеть меня в новом свете, может быть, даже покорю его, может быть, даже в один прекрасный день поговорю с ним о маме.

Теперь этого не случится никогда. Теперь у меня будут лишь «если бы только» да «что могло бы быть, если бы». Это причиняет боль, но не того рода, от которой хочется плакать.

– Давайте к делу, – говорит Мэтти. Они с шерифом Эрлом сидят на дальнем конце стола с моей сводной сестрой Мэри, которая приехала из округа Мерсер, где живут родственники ее матери. Мэри – дочь Герцога от первой жены, Белль, и я встречалась с ней лишь однажды, когда она ненадолго приезжала в Большой Дом вскоре после рождения Эдди. Мне было пять, а ей пятнадцать. Я считала ее старой, но она была тогда младше, чем я сейчас. От тетушки Фэй мне известно, что Мэри так и не простила Герцога за то, что он развелся с ее мамой. Лицо у нее каменное и настороженное, темные волосы заплетены в косу, а та свернута бубликом, над сердцем приколота траурная брошь с помещенным внутрь темным волосом, как я понимаю, принадлежавшим ее матери.

Сесил перестает постукивать ручкой и проводит рукой по редким серебристым от седины волосам, которые зачесывает спереди назад. Сесил, советник Герцога, единственный человек, которому он доверял, пытается сдвинуть нас с мертвой точки, всех нас, никогда не представлявших мир без Герцога, занимающего его центр.

– Как вам всем известно, – начинает он, – Герцог был чрезвычайно скрупулезен в отношении своих юридических документов.

Он пересматривал свое завещание дважды за последний год, продолжает Сесил, один раз после смерти Джейн, а другой после того, как женился на Кэт. Затем Сесил поправляет очки на длинном тонком носу и начинает читать:

– «Я, Генри Эдвард Кинкейд, в здравом уме и твердой памяти…»

Сесил продолжает зачитывать юридические формулировки, рассказывая нам то, что мы уже знаем, – что в семье Кинкейдов есть традиция, уходящая в прошлое на поколения, традиция, породившая немало зависти и гнева: старший сын наследует все. Только в том случае, если сына нет, все имущество переходит к старшей дочери. Стоит только поделить да раздать, всегда говорил Герцог, – и пары поколений не успеет народиться, как все пропадет пропадом. Поэтому Большой Дом, Универмаг, земли, деловые предприятия и вложения – все это отходит Эдди.

Сесил переворачивает страницу и продолжает читать:

– «Мои дочери, Мэри Кинкейд и Салли Кинкейд, получат каждая по две тысячи пятьсот долларов в приданое, если и когда выйдут замуж».

Герцог верен себе, да? Даже с той стороны могилы он пытается подловить меня, чтобы я таки взяла себе мужа.

– «Моя жена, – читает Сесил, – Кэтрин Говард-Кинкейд, получит пятьсот долларов».

– Но где я буду жить? – голос Кэт звучит хрипло и растерянно.

Сесил предупреждающе поднимает палец:

– Мы до этого дойдем.

И продолжает:

– «В случае моей смерти моя жена может продолжать жить в Большом Доме, расположенном по адресу 9136, дорога Кривого ручья, с соизволения моего наследника. Тем не менее Большой Дом останется в собственности моих наследников в порядке очередности наследования».

– Ита-ак, – говорит Мэтти и нарочно тянет это слово, давая нам понять, что она обо всем этом думает, – эта женщина, которая пробыла замужем за моим младшим братом меньше десяти недель, будет жить в доме, где я родилась и выросла?!

– С соизволения наследника, – повторяет Сесил.

– А что там с наследником? – тут же спрашивает Мэтти.

– Он несовершеннолетний, – вставляет шериф Эрл. – Кто будет о нем заботиться?

Сесил поправляет очки.

– В завещании этот вопрос не рассматривается.

Это даже как-то странно, учитывая, что будущее Эдди было так важно для Герцога. Должно быть, у него были свои причины, и я как раз гадаю, должна ли я спросить, каковы они, когда Кэт, рывком сбросив с себя растерянность, подает голос.

– Конечно же, Эдди останется здесь, со мной! – говорит она. – Я его мачеха. Я с ним занимаюсь и забочусь о нем. Здесь его сестра Салли. Место Эдди здесь! Со мной.

– Ты даже не кровная родственница, – фыркает Мэтти.

– Верно, – кивает шериф Эрл. – Эдди следовало бы жить с нами.

– Или мы с мужем могли бы перебраться в этот дом, чтобы заботиться о нем, – добавляет Мэтти. – Я – старшая сестра Герцога.

– Эдди должен переехать жить ко мне, – вступает в спор Мэри. – Я – старшая дочь Герцога, и округ Мерсер славится своей богобоязненностью. Положа руку на сердце: округ Клэйборн – место слишком распутное для такого мальчика, как он.

Тут мое терпение лопается – У Эдди полно причин для страданий, их целая бочка, этих причин, но жизнь в этом якобы «распутном» месте, единственном доме, какой он когда-либо знал, точно не одна из них, – и я больше не собираюсь держать язык за зубами.

– Может быть, нам следует самого Эдди спросить? Он парень умный. – Я поворачиваюсь к брату: – Эдди, а ты чего хочешь?

Он по-прежнему не отрывает взгляда от стола, его лица не видно, и прежняя пустая тишина вновь наполняет комнату. Наконец, так и не поднимая глаз, он говорит:

– Я хочу, чтобы все оставалось так, как есть. Я хочу жить в Большом Доме с тобой и с Кэт.

– Очень хорошо. – Сесил вновь начинает постукивать ручкой. – Это твоя прерогатива как наследника. Ты несовершеннолетний, но достаточно взрослый, чтобы мы принимали во внимание твои пожелания. – Он переводит взгляд на Мэтти. – Эдди останется в Большом Доме со своей мачехой Кэтрин Говард-Кинкейд и сестрой Салли Кинкейд.

Сесил убирает завещание в портфель, оглядывается по сторонам и кивает, и все мы встаем с мест, ножки кресел шумно скребут пол. Остальные присутствующие гуськом покидают комнату, но мне не приходилось оставаться наедине с Сесилом с момента смерти Герцога, и поэтому я задерживаюсь, чтобы поговорить.

Сесил никогда не был особенно крепким или сильным мужчиной, но сейчас он выглядит каким-то съежившимся, потерянным, у него серая кожа и заметна легкая дрожь в пальцах. С тех пор как Герцог принял бразды правления, Сесил был рядом с ним, и мне вспоминается укротитель львов из бродячего цирка, который приезжал в Кэйвуд. Он был худым, как Сесил, но мог заставить свирепого зверя лечь на спину и мурлыкать. Потом лев умер. Укротитель остался в цирке, продавал билеты, но стал напоминать призрака – и меня вдруг осенило: этот человек укрощал льва, но