Повесь луну. История Салли, которая берет судьбу в свои руки - Джаннетт Уоллс

или играет с Кэт в карты. Или не делает ничего, просто сидит, ссутулив плечи, в кресле с подлокотниками, а потом ни с того ни с сего вскакивает и принимается расхаживать по зале, будто что-то ищет и не может найти. Кэт сидит на диване, набитом конским волосом, поглаживая свое обручальное кольцо, вертя его на пальце, теребя руками, утирая слезы платочком, и время от времени тихонько то ли вздыхает, то ли скулит – и сама, похоже, этого не сознает.

Что до меня, то я держусь, говорю я себе. Но я сделалась раздражительна, вспыльчива и, если кто-то пытается обнять меня или заикнуться о соболезнованиях, огрызаюсь в ответ. Мне кажется унизительной мысль о том, что какое-то там объятие или пара слов могли бы меня утешить.

И я возвращаюсь к работе. Это не осквернение памяти Герцога. Это уважение к его словам. Займи себя делом, твердил он после смерти Джейн, займи себя делом.

Въезжая в город, я думаю о тетушке Фэй. Она была на похоронах Герцога. Нам не удалось толком поговорить, но его смерть сильно ударила по ней. Какая-то бездетная старая вдова платит тетушке Фэй за то, чтобы она ей готовила, убирала и просто составляла компанию, но мне было ясно, что она едва сводит концы с концами. Я поеду в Хэтфилд, как только смогу, но не сегодня. Вначале я должна увидеться с Мэтти и Эрлом. Убедиться, что у меня по-прежнему есть моя работа. Похоже, Мэтти заимела зуб на Кэт, и случиться может все что угодно. Как сказал Сесил, надо держать ухо востро.

На Мейн-стрит лавочники, позакрывавшие свои магазины после смерти Герцога, вновь опускают навесы, раскладывают стопки газет, выставляют стулья для любителей посидеть на тротуаре и ящики с пустыми бутылками из-под лимонада, чтобы их вернули на разливной завод. Возвращаются к своим повседневным делам. Везет им.

Как раз когда я делаю шаг внутрь Универмага, дверь кабинета Герцога распахивается и оттуда выходит Сеймур, побагровевший и раздраженный. Потом он видит меня.

– Салли, как поживаешь?

Мне задавали этот вопрос десятки раз, с тех пор как умер Герцог, и я не знаю, смогу ли когда-нибудь найти слова для того, что я думаю или как поживаю. И не уверена, что хочу их искать, поэтому просто говорю:

– Не могу поверить, что его больше нет.

– Понимаю. Великий Герцог Кинкейд. Двадцать пять лет рулил этим округом, как своим собственным чертовым феодом. Вам всем будет его не хватать, это ясно как день, – Сеймур качает головой. – А ты чего сюда пришла, кольцо целовать?

– Что вы имеете в виду?

– Скоро узнаешь.

Через дверной проем я вижу шерифа Эрла, сидящего в дубовом кресле Герцога. Мэтти занимает место по одну его руку, Сесил – по другую.

– Салли, входи, – окликает шериф Эрл.

– И дверь закрой, – добавляет Мэтти.

За письменным столом Герцога Эрл выглядит суетливо и нелепо, словно ему здесь не место, и он об этом знает. Они с Сеймуром росли, трудясь на скудной ниве убыточной отцовской табачной фермы, и женитьба на женщине из рода Кинкейдов была спасением для Эрла, так же как для Сеймура – бейсбол. В Кэйвуде кое-кто полагал, что единственная сестра Герцога могла бы составить и лучшую партию, но после того как Мэтти стала миссис Джонсон, Герцог сделал Эрла шерифом. Эрл всегда называл Герцога «боссом». Теперь он сам босс. Но всем обязан Мэтти, и ни один из них никогда об этом не забывает.

– Грядут большие перемены, Салли, – говорит Мэтти, берет со стола нож для корреспонденции с рукояткой из слоновой кости и вертит его в руке. Пусть шериф Эрл кажется здесь неуместным, зато Мэтти явно как дома.

Сесил указывает на гроссбухи, стопкой высящиеся на столе.

– Шериф Эрл и Мэтти хотят провести полную ревизию бухгалтерии.

– Снизу доверху, – кивает Мэтти. – А потом начнется совсем другая игра.

– Что это значит?

– Мы сообщим тебе, как только закончим ревизию. Вопрос в том, Салли, с нами ли ты в этом деле?

– Мой брат только что был здесь, просил работу, – говорит шериф Эрл. – Думает, что должен быть моей правой рукой. Но Сеймур всегда был сам по себе.

– Например, он дал нам знать, что Кэт подыскивает себе мужа, – говорит Мэтти. – Думал, что это даст ему ход в ближний круг.

– Сеймур нелоялен, – продолжает шериф Эрл. – А ты лояльна?

Да кому взбредет в голову спрашивать человека, лоялен ли он? Какой дурак сказал бы «нет»? Я смотрю на Сесила, и он еле заметно улыбается. Мы оба знаем, что Герцог никому и никогда не стал бы задавать такой вопрос. Герцог просто знал. Но шериф – не Герцог. Несмотря на это и на то, что я не знаю, о каких таких больших переменах речь, киваю.

– Лояльна, ясное дело.

– Тогда у тебя есть шанс это доказать, – говорит шериф Эрл.

– Ты имеешь в виду, что у меня по-прежнему есть работа? – уточняю я.

– Разумеется. Ты же член семьи, – Мэтти указывает на меня ножом для бумаг. – Но я хочу кое-что тебе посоветовать.

А потом говорит очень медленно и раздельно:

– Не разочаруй нас.

Сегодня был длинный день. И трудный. Люди в наших местах плохо принимают перемены, но кончина Герцога означает сдачу новых карт. Одни Герцога любили. Другие считали его своевольным, властным и заносчивым. Но все они чувствовали, что в час нужды он о них позаботится. Теперь им дурно от тревоги за то, что случится дальше – с ними, с целым округом. Я весь день заверяю людей, что все будет хорошо, и изо всех стараюсь верить в то, что говорю.

Квакши уже допели свои вечерние песни к тому времени, как я принимаюсь отмывать у рукомойника руки и лицо. Натягиваю через голову ночную рубашку, и мои пальцы задевают потолок. Да, он настолько низкий – потолок в каменном крыле. Герцог переселил меня сюда после рождения Эдди, потому что Джейн жаловалась, что мои вопли от ночных кошмаров постоянно будят малыша. Поначалу я чувствовала себя отверженной, изгнанной – задолго до того, как узнала, что такое быть изгнанной по-настоящему, – но комнатка Старухи Иды была рядом с моей, и она рассказывала мне истории о том, что происходило давным-давно в лесах на том месте, где ныне стоит Большой Дом, истории, которые, как она говорила, рассказали ей камни в стенах, истории о духах, которые знали, что было и что будет, истории о детях, которые умели летать, и зверях, которые умели разговаривать, и я прониклась любовью к своей комнате