Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск «Они сражались за Родину» - Альманах Российский колокол

тесном вагоне. Только чесался всё время: его тело, особенно голова, покрылось струпьями от запущенной болезни. Может быть, чесотка и помогла ему в лагере, в котором они оказались: когда их осматривал немецкий врач, он нарисовал на Володином лбу красный крестик, а не синий, как другим. Видимо, это означало, что сначала ребёнок должен избавиться от заболевания. «Избавиться» – наиболее точное слово, потому что его никто не лечил. Лишь изолировали от других вместе с такими же, как он, заразными больными и изредка давали какие-то непонятные пилюли. Но кормили довольно неплохо по меркам того времени. Постепенно организм пересилил болячки, зуд прекратился, а Володя перестал иметь вид исхудавшего доходяги, несмотря на то, что распоряжавшиеся всем в хатке-бараке старшие подростки в первую очередь старались не обделить самих себя.

Деревня Скабровка, в которой ещё до революции стоял гарнизон и в советское время тоже располагалась воинская часть, в это время представляла собой две разделённые колючей проволокой половины. В одной жили пригнанные туда дети, а во второй находился немецкий, кажется эсэсовский, госпиталь. Исхудавших и измождённых детишек немцы сначала откармливали, а потом приходили врачи и отбирали подходящий контингент. «Счастливчиков» уводили в другую часть деревни. Больше их никогда никто не видел. Что с ними делали немецкие «эскулапы», оставшиеся дети толком не знали. Поскольку пересадку органов в то время медицина ещё не освоила, то там, видимо, у детей просто выкачивали всю кровь для переливания раненым солдатам вермахта. Во всяком случае, так говорили старшие мальчишки. Скорее всего, это правда, потому как иначе зачем проявлять такую «нежную заботу» об изголодавшихся детях из партизанских краёв Белоруссии? Такова была логика гитлеровской военной медицины.

Время шло, механизм нацистского лагеря функционировал исправно: в госпиталь забирали одних, их место занимали другие, подходила очередь Володи отправиться во вторую половину деревни. Он ждал этого момента с терпением идущего на заклание ягнёнка. Всё равно других вариантов не было, а непонятное и томительное ожидание неизбежного, как казалось, перевода в «госпиталь» должно было наконец прекратиться. Но тут начали происходить какие-то изменения в поведении охраны: вертухаи стали более нервными, меньше внимания обращали на своих «подопечных», больше говорили о чём-то, причём довольно эмоционально. Потом немцы как-то второпях эвакуировали лазарет с ранеными. За ними приехали крытые машины с эмблемами в виде молнии на капоте. А в одно действительно прекрасное июньское утро исчезли и охранники детского лагеря. Больше никто их не стерёг и не мешал выйти за колючую проволоку. Поначалу дети боялись покидать огороженную зону. Многие предлагали подождать. Вдалеке что-то постоянно обнадёживающе ухало и гремело, фронт приближался. Иногда далеко на горизонте показывались самолёты, но деревня Скабровка их совершенно не интересовала. Они совершали разворот и уходили на восток.

Всё-таки самые смелые начали осторожно (а нет ли подвоха?) оставлять территорию. На самом деле за ней никого не было, они остались одни. Зато немцы бросили немало разного добра, в том числе на продовольственном складе. Володе досталось килограмма четыре соли. Для непосвящённых: это хоть и не первой необходимости предмет, зато остродефицитный во время войны. Соль стоила дорого, очень дорого, её вообще не было. За килограмм соли в военное время могли отдать хорошую обувку. Володя помнил, как они в Клясове вместо соли клали в варёную картошку какое-то отвратительное химическое удобрение. Еду с такой «приправой» могли есть только с голодухи. Вначале казалось даже, что вообще невозможно. Но только на первых порах. Потом привыкли, и уже так просто картошка не шла, требовалось её «подсолить». А во время Гражданской войны мама даже пешком ходила в Киев за солью – не меньше 300 вёрст в одну сторону. Так люди ценили этот продукт. Неудивительно, что Володя отказался от банки консервированной колбасы, выбрал соль, взвалил мешочек на худенькие плечи и двинулся вместе с другими в сторону Бобруйска.

Идти было тяжело, стояла летняя жара, хотелось пить и есть. Наконец они встретили отряд красноармейцев. Стало окончательно ясно, что район освобождён от немцев и можно, не боясь встречи со вчерашними охранниками, топать домой, точнее туда, где их могли ждать матери. Почти все дети были из семей, прятавшихся у партизан. Домов своих большинство скитальцев уже и не помнило, их семьи обычно ютились в наспех сделанных землянках, чужих хатах, а иногда и просто в воронках или стогах сена среди чистого поля. Один раз детей подвезли военные: большая, не виданная никем раньше грузовая машина остановилась, усатый водитель крикнул: «Ну что, пацаны, как жилось с немцами? Хорош немецкий шоколад? – и, не дожидаясь ответа от оторопевших от такой шутки детей, сказал: – А ну, айда в кузов, бывшие пособники!»

В машине было неплохо, даже горячий воздух не так обжигал на ветру. Но через десяток-другой километров грузовик свернул куда-то в лес, их высадили, и опять пришлось ковылять на своих двоих. Ещё немало вёрст предстояло преодолеть. Володя устал, тащил соль из последних сил, жалко бросать ценный продукт, хотя временами такие предательские мысли приходили в голову. Особенно, когда однажды утром в воронке, где они заночевали, детей разбудили приглушенные голоса и равномерный топот сапог по сухой, слежавшейся земле. Первый выглянувший наверх чуть не вскрикнул от страха, только и сполз вниз, зажав себе рот: метрах в тридцати длинной цепочкой шли выбиравшиеся из окружения немцы. Хотелось бросить всё и бежать куда глаза глядят, только подальше от людей в серых мундирах. Но куда попало тоже нельзя, повсюду можно напороться на минные поля. Вдоль дорог иногда стояли таблички со словом «мины» на русском или немецком языке, а в полях даже такие указатели никто не ставил, там иногда хватало лишь шагнуть в сторону не туда, куда надо, – и всё.

Чтобы облегчить себе путь, Володя решил что-нибудь выбросить. Выбирать можно было только между сапогами и солью. От чего-то одного надо было отказаться. Мальчик решил скинуть сапоги и идти босиком. Тяжёлая, добротная обувь тянула вниз уставшие ноги, они прели от жары. Конечно, жалко такую хорошую вещь, ещё не совсем старую: мама справила её осенью, перед тем как они убежали к партизанам. Сшили обувку на два размера больше – на вырост, да и зима предстояла, а лишняя пара намотанных на ноги портянок позволяла ногам не мёрзнуть. Теперь же с ней пришлось расстаться.

Изнуряющая летняя жара мучила их ещё несколько дней. Ко всему прочему добавились запахи разлагавшихся тел. Они проходили места, где гитлеровцам, пытавшимся вырваться из Бобруйского котла, сталинские соколы устроили настоящую бойню. Повсюду валялись неубранные трупы немцев, стояла разбитая и сгоревшая техника: автомобили, бронетранспортёры,