Личные песни об общей бездне - Виктор Станиславович Коваль

class="v">Ну а как ещё — если в упор-то?

Взгляд в упор нагл, вызывающ, нападающ.

А куда его деть-то?

Вперил

скромным образом — в личную область крепления берцы и сюзки

с округлым, слава богу, носком,

а не — узким, клювообразным

и загнутым кверху, как дьявольский коготь,

и к лодыжке привязанным

с бубенцами — отпугивать нечисть;

и, к счастью, —

не с «волчьей» разлапистой «пастью»,

и не с тупой медвежьей стопой,

как у Лютера,

и не с квадратным носком, обрубленным,

как у Абсолютного

Солнца.

Да, это плохо: шнуровка, лопнув, надставлена.

Но впорность, чую — хорошая — в подъёме разношена

и в пальцах не сдавлена.

Да. Уходя не почистил. Бурая кожа,

вижу, местами пожухла и треснула,

чую — у задника как — измочалена прошва.

Подошвы не видно, но мне-то известно,

что отходит подошва — отчасти

в пелёночной части. Отсюда —

и рант вшивной, кое-как живой,

и голос

человека-невидимки:

— Как-никак, а ботинки!

В стояке на Маяковке

Только я кружку поставил — полную и с подогревом,

только газетку я развернул

с остатками рёбрышек и плавничков,

так тут же блатная плотва и гнойва худая подумали,

что я спекулирую бублой из-под полы.

И главное — кто же сказал мне такое

в лицо?

Два хека в ушанках.

— Мы тебя знаем — барыгу, — сказали два хека

                              в ушанках.

Ссыпали мелочь — как брызнули — мне на газетку.

— Пикшу не хошь ли? — бегло по матери блякнули,

внаглую рёбрышки взяли мои

и плавнички.

Это точно: в Москве

бубла была тогда редкостью дикой!

В Отрадном

Однажды в Отрадном коварные вихри сорвали

                              молдавский

мой половичок —

с лоджии — вверх, в крону берёзы.

И ладно.

Лежал на перилах половичок — для просушки.

Жаль — домотканый.

Попираем ногами, над головою повис.

И ладно.

Но Дуся велела мне снять эту тряпку, захламляющую

                         нашу территорию.

— Как?!

Туда только МЧС залезет!

— А ты её потряси, может, половичок и свалится.

Я потряс — берёза не шелохнулась.

— А если это не моё?

Нет, Дуся запомнила половичок, глядя на лоджию

                              с улицы:

— Твой — полосатый!

В какие-то странные игры играет со мной эта Дуся.

Теперь вместо «здрасьте» Дуся мне говорит, указывая

                         пальцем в небо:

— А половичок-то — висит! — издевательским голосом,

перешедшим со временем в ровный,

повествовательный,

и — уважительный:

— А половичок-то — висит!

Висит!

Снегом покрытый висит, прогибаясь, обледеневший.

И, выцветающий, —

прочно под солнцем висит — невыносимым.

Нет, не сорвётся в коварных потоках — и будет,

будет висеть среди гнёзд и рваных пакетов из пластика,

скомканных в виде тушек вороньих и гнёзд —

в кроне высокой будет висеть незаметный

и всеми забытый, пока

Дуся не скажет однажды:

— Здрасьте. А наш-то!

На скверике

Схожу к Москве-реке,

посижу на скверике…

Сел рядом со мной Саша — с тремя газетами.

Одна лежала у него на голове,

на другую он сел,

а третьей, свёрнутой в трубочку, стал постукивать себе по коленке:

— Т-к, т-к, т-к.

Сидит, пожимает плечами в смысле: «Да кто его знает?»

Или кивнёт: «Это уж точно!» —

газету к голове прижимая.

Думаю, зачем он из дома вышел — в пижаме,

правда — в приличной, похожей

на спортивный костюм? «Саша» —

на левом нагрудном кармане написано. Что это?

Фирма или самоназвание?

И шарф зачем повязал? — бенетоновский —

мерзкий, небесно-клюквенный? А?

В спешке, наверное, взял первый попавшийся — внука

или кого-там.

Да что за спешка? Саша, ты что?

Время дремать на диване, укрывшись газетой —

у вентилятора «Харьков» настольного,

«тк-тк-тк» всю жизнь тарахтящего, или

под сплит-системой «Хитачи».

Подул ветерок. Саша

прижал к голове газету — покрепче.

Эх, шляпу! —

надо было бы брать, а не шарф бенетоновский —

лёгкую шляпу с широким соломенным полем — такую

я никогда не носил, да и шляп вообще.

А галстук?

В юности, помню, надел — как свидетель на свадьбе.

А может, ему просто поговорить не с кем?

Я достал сигаретку, спросил у Санька насчёт огонька.

Саша плечами пожал в смысле «что вы, откуда?» —

Ну а где его взять, огонька-то?

Я вышел на улицу, но среди прохожих курильщиков не встретил.

Да и какие прохожие? Пекло! За сорок в тени,

                         за пятьдесят.

Все у себя

дома под сплитами дремлют ледящими.

Вернулся — никого. Три газеты лежали на лавочке:

— Т-к, т-к, т-к…

Ну, две ему не нужны —

под зад, и по коленке стучать

в смысле «так-то и так-то».

Но без третьей — на голове от удара —

он не ушёл бы. Думаю: — Испарился? Нет, никогда.

Шарф