Голова дракона - Мануил Григорьевич Семёнов

— Товарищи! Соратники по борьбе! — бодро начинает он.

Его приветствуют, ему рукоплещут. Горделивым взглядом «трибун» окидывает толпу. Полицейских нигде не видно.

— Товарищи! — повторяет он. — По борьбе соратники! — голос оратора падает, лицо меняется. На нем уже не горделивая улыбка, а растерянность и паника. Ни одного полицейского.

— Товарищи! — третий раз кричит несостоявшийся «трибун». И истерически добавляет: — Товарищи, где же полиция?!

ЕГО ВСЕ ЗНАЮТ

В Софию приехал западногерманский писатель К. и собрался нанести визит Тодорову. В такси он называет фамилию Ангела и его адрес.

— Не надо адреса, — говорит шофер. — Я его знаю.

Появившись у Ангела, К. говорит ему:

— Господин Тодоров, оказывается, вы необычайно популярны в Софии. Вас тут все знают.

И рассказывает о разговоре, происшедшем в такси. Ангел спрашивает гостя, а не запомнил ли он случайно фамилии шофера? К. ответил:

— Запомнил. Его зовут Христо Чертовенский.

— А-а, Чертовенский, — протянул А. Тодоров. — Я его тоже знаю. Он живет в нашем подъезде, прямо надо мной.

О ЧЕМ ЭТО МЫ?

Ангел не мог, конечно, остаться в стороне от целой серии распространившихся в последнее время рассказов о склерозе. И вот что он мне поведал.

Будто бы замучила его эта проклятая забывчивость, и потому, следуя советам друзей, обратился он к врачу.

— На что жалуетесь, дорогой товарищ Тодоров? — спросил врач.

— Понимаете, доктор, в последнее время я замечаю за собой, что стал очень забывчивым, — сказал Ангел.

— И в чем забывчивость проявляется?

— Забываю фамилии, названия улиц, номера телефонов…

— И давно это у вас началось?

— Что началось? — с невинным видом спросил, в свою очередь, Ангел.

Таков наш веселый, симпатичный болгарский друг. И каждая встреча с ним — это непременная радость и улыбка. И не случайно все, кто его знает, говорят обычно о Тодорове кратко — просто Ангел.

ТРУДНОЕ СЛОВО

Много лет назад, когда я впервые попал в Болгарию, меня угостили очень приятным красным вином.

— Как оно называется? — поинтересовался я.

— «Мелник».

— «Мельник»? — переспросил я.

— Нет, «Мелник», — возразили мне.

Позднее я узнал, что в болгарском языке очень редко употребляется мягкий согласный и букву «л» наши друзья выговаривают твердо: началник, калмар, импулс, неволник и т. д.

И вот несколько лет спустя, оказавшись в Софии, я зашел в магазин, чтобы купить бутылку вина.

— Какое вы хотите вино? — спросил меня продавец.

— «Мелник», — на болгарский манер ответил я.

— Ну зачем же, дорогой друг, так насиловать себя, — возразил продавец. — Говорите «Мельник», как принято у вас. Мы, болгары, теперь отлично разбираемся в тонкостях русского языка.

Я сердечно поблагодарил продавца за любезность, а он меня — за покупку.

А на днях по случаю именин жены мне опять пришлось зайти за вином в магазин. Но уже в наш, московский. Продавец спросил:

— Какое вам дать вино?

Я указал на знакомую этикетку:

— «Мельник».

— Уважаемый покупатель, — наставительно сказал мне продавец, — надо говорить «Мелник». Согласитесь, что вам было бы не очень приятно, если бы в вашем присутствии искажали ваш родной язык?

— Но ведь сейчас болгары меня не слышат!

— Ну и что ж. Зато слышу я — их друг.

И кто бы мог подумать, что это простое слово, обозначающее профессию человека, размалывающего зерно, может оказаться таким трудным…

ЗАВЕТНОЕ ИМЯ

Это случилось в Хиссаре — курортном городе, который известен не только в Болгарии. Я приехал сюда ранней весной, возвращаясь из Габрово. Воспользовавшись гостеприимством здешнего писательского дома отдыха, я решил провести тут десяток дней и в спокойной обстановке заняться переводом на русский язык новых габровских анекдотов. Ими снабдили меня мои габровские друзья. Работа шла успешно, тем более что я, можно сказать, совмещал ее с отдыхом и лечением.

Дело в том, что, наблюдая за жизнью городка из окна своей вознесенной под самую крышу комнаты, я обратил внимание на то, что регулярно, в одни и те же утренние и вечерние часы, улицы городка наполнялись разнообразным людом — мужчинами, женщинами, стариками, детьми, которые, вооружившись всевозможными сосудами, шли к источнику за целебной хиссарской водой. Сосуды были действительно разные — бутылки в ивовом оплетье, термосы, графины, чайники, канистры, кувшины… А одна супружеская чета — старик и старуха — несла даже детскую ванночку, оставшуюся, видимо, старикам в наследство от возмужавшего внука или внучки. Они явно брали воду про запас, чтобы не являться к источнику каждый день.

Мог ли я удержаться от такого повального увлечения? Конечно, нет! Купил в ближайшем киоске термос и влился в общую шеренгу жаждущих чудесного исцеления. Так вот и шло: я перекладывал на русский язык очередную габровскую мини-историю и запивал ее глотком воды из термоса. И явственно ощущал, что самочувствие мое улучшается, правда, не зная, чему это приписать: целебной ли хиссарской воде или не менее целебному габровскому юмору?

Во всяком случае, я решил посоветоваться на этот счет с врачом, который изредка навещал наш писательский дом. Я спросил его:

— Доктор, а правда ли, что хиссарская вода очень хорошая?

Учитывая, с кем он говорит, доктор ответил:

— Просто отличная! Она, правда, не приносит никакой пользы, но зато и безвредна, как совершенно точно показали мои исследования.

Однако наступил подходящий момент сказать несколько слов о нашем докторе. Стройный, подтянутый, с лихо закрученными усами, он напоминал дуэлянта XVIII века или современного провинциального транжира казенных денег, но никак не эскулапа, с образом которого у меня всегда ассоциировалась солидность, умеренность и скромность. Бегло обследовав меня, он громко произносил «отлично» и уходил пружинистой кавалерийской походкой. А мне оставалось лишь догадываться, относится ли это восторженное восклицание к утреннему настроению врача-дуэлянта или к показателям моего артериального давления.

Тут я подхожу к кульминации моей истории. Однажды я сказал врачу, что неплохо было бы исследовать мою кровь и узнать, как обстоит дело с моим застарелым диабетом.

— Нет ничего проще, — не задумываясь, ответил он. — Завтра рано утром я зайду за вами и отведу в наш госпиталь (там было его основное место работы). Только ничего не ешьте и не пейте, даже глотка нашей хиссарской воды, хотя, я вижу, вы теперь не можете без нее обходиться.

Назавтра, рано утром, он привел меня в госпитальную лабораторию и, обратившись к одной из лаборанток, сказал:

— Это русский, он живет в писательском доме отдыха. Надо сделать ему анализ крови на сахар.

И пружинистой кавалерийской походкой удалился по своим дуэльно-врачебным делам.

Лаборантка, симпатичная женщина лет тридцати семи — тридцати восьми, приветливо улыбнулась, указала мне на стоящий рядом стул и занялась анализами. Все дело не заняло и трех минут.