Кавалеристы - Артем Владимирович Драбкин

Еще нельзя списывать лошадь как таковую. В горных условиях, например, в труднопроходимой местности она себя покажет!

– Расскажите, как разбило ваш ручной пулемет?

– Это было в Карпатах, в горах. Лошадей мы оставили. Наш эскадрон направили по горам куда-то, но они не скалистые, а покрытые густой растительностью – примерно, как показывают в Чечне. Там до этого стояла какая-то часть, и ее целиком выбили, причем оборона наша располагалась ниже верхней части горы, на уклоне, внизу, а кругом растительность. Вот щебенка, но ковырять с землей ее можно, окопаться в полный рост, конечно, нельзя. Не вижу я – кругом растительность, – где немец, где чего! Нас обстреливают из минометов, и если вверху разорвется, то осколками осыпает, отсюда очень большие потери. По крайней мере, там, куда мы пришли, мы видели кровь, а кого мы сменили – не знаю. Нам приказ: кто бы к нам ни пришел – все время стрелять. Вот мой окопчик был выкопан так, что я только голову спрячу и грудь, а ноги наружу. Рядом второй номер. Нам давали много патронов, мы боялись, ведь немцы подкрадывались и бросали гранату, они же сверху: он кидает издалека, да еще она катится. Поэтому, чтоб их не допустить близко, я с пулемета все время стрелял, как можно больше. Столько, что гильзы аж не помещались!

Слышу, говорят, что ранило командира отделения. Мне помкомвзвода кричит: «Ефремов, вон на том дереве кто-то сидит, а я его не вижу, но, по-моему, оттуда стреляли». – «Хорошо!» Из пулемета сверху-вниз и снизу-вверх по дереву. Кто-то упал. Видно, засекли мой пулемет. Мы боялись спать. Черт его знает! Кругом эта зеленка… и вот поднялась стрельба. Все стреляют, а куда – не знаю! Вдруг смотрю – катится граната. Мы вообще-то это предвидели и натыкали впереди палочек, чтоб она в окоп не закатилась. У меня сначала в голове пронеслось – взять да бросить назад! Она с длинной ручкой была. А потом у меня другое в голове пронеслось: «А сколько она летела, а потом сколько еще катилась?» Я закричал: «Граната!» А второй номер мне в это время подает диск, я диск как расстреливаю, так ему отдаю. И граната разорвалась между мной и им. Ему два пальца оторвало, а мне в ногу. Сначала я даже не почувствовал.

Мне пулемет разворотило, и меня кверху ногами подкинуло. Увидели ребята: «Ефремов, живой?» – «Да, вроде живой». Потом чувствую, что потекло. Я глянул ногу, ага, ватные штаны (это было где-то в апреле), а она вся побита осколками. Ногой попробовал, а она сгибается. Мне аж неудобно стало – то ли раненый, то ли нет. Говорю: «Кажется, я раненый». А мы там близко друг от друга – где-то метров 15–20 внизу командир эскадрона и санинструктор с ним.

Виктор Коровин, старшина, радиомастер и специалист по ремонту оружия, 4-й отдельный дивизион связи 5-го гвардейского казачьего Донского Будапештского кавалерийского корпуса. Каменск, 1945 год

И говорю: «Пулемет разбило». – «Ко мне иди». Я туда, спустил штаны, а у меня нога вся в осколках. «Ты вот что, мотай быстрей, пока ты ходишь, это ты сгоряча так, бери вот палку!» Перевязали.

Я не спал до этого дней пять, почти совершенно не спал, но знал, где наша медсанчасть. Пришел туда, а там врач один, где штаб наш. Я долго шел – сначала на костыль опирался, а потом не могу и с палкой идти, нога неметь стала. Пришел – он меня осмотрел, еще раз перевязал и говорит: «В госпиталь надо!» – «Я не могу, сил у меня нет». Он налил полстакана спирта, я выпил, и говорит: «Иди на дорогу – там тебя подберут». Я вышел на дорогу и лег в кювет спать. Не могу больше! Слышу, мне кто-то: «Эй, казачок, вставай!» Глянул – подвода стоит с ранеными. Забрали меня и повезли в госпиталь.

Это тоже своя история. Мы же носили чубы, а там всех стригли. Нам разрешалось, а в госпитале нельзя, а мы не даемся – нас там с десяток казачков. Да мало не даемся! Так еще этого парикмахера с медсестрой подушками как мотанули! Они на нас, а мы на них: «Да мы вас, гадюк, сейчас всех перебьем!» Начали табуретками кидать. Тогда вмешалось начальство и говорят: «Вот вам документ! Вы выписаны из госпиталя и идите куда хотите! Или подчиняйтесь, или идите куда хотите!» Пыл наш поубавился – постриглись. Все это было правильно, надо.

– Местное население как встречало?

– Ни одного враждебного я не встречал! И не слышал даже! Было полно вина в Румынии и Венгрии, угощали нас. Если взять Европу, то хуже россиян жили румыны, даже в то время. Чем я определяю? Во-первых, в селе у них все домотканое свое: как еще до революции у нас – портки, белые рубахи, без карманов, пояса, а на них карманчики. Эти крестьяне хлеб не сеяли, считая, что хлеб – пшеница – это роскошь. Они кукурузой занимались. Я разговаривал с ними. Они говорят: «А зачем нам сажать пшеницу – получать 30 центнеров с га, когда кукуруза дает 75?! И мы ее кушаем, и скот, и птица – все мы сытые». Они нас научили есть настоящую мамалыгу, молоко козье, овечье точнее. Относились хорошо, и мы их не обижали. Мы последнее им отдадим, бедным особенно, помогали что-нибудь сделать. Шкодничали мы там, где какое-то богатое брошенное имение, может, сейчас мы бы не стали, а тогда мы на всех богачей – да здравствует мировая революция!

В Венгрии тоже неплохо к нам относились. Но мы уже голодные там не были, мы даже большей частью их самих кормили, чем они нас. Одно время мы в каком-то остановились имении, граф сбежал, а осталась там кухарка или кто она… Нас заставили там установить пулеметную точку. Уж не знаю, из каких там побуждений пулеметную точку, она в тылу, а тыл – порядки тут относительные. Пурга была, зима. Нас человек 5 или 6 в этой хибарке, она хоть отапливалась, а имение само – там холодно. А мы в этом домике, где прислуга. Решили меняться, потому что холодно было на улице, а не окоп, ничего не выкопаешь. На перекрестке стоит пулемет, мы менялись. Пришли нас менять в 12 часов, я говорю: «А там