Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск «Бессмертный полк» - Альманах Российский колокол

Чего совсем нельзя было сказать о его взаимоотношениях с тёщей. Я, конечно, была ещё совсем несмышлёнышем, но и меня иногда озадачивал характер моей бабушки.

Вот я сижу в её маленьком, уютном и чистеньком домике, построенном у нас в саду, и рисую или пытаюсь писать большими печатными буквами.

Здесь надо кое-что объяснить. Когда родители осели на Украине после демобилизации, папе было предложено стать директором военного завода, который располагался в пойме реки Днепра. Там впоследствии всё было затоплено: сотни процветающих сёл с плодороднейшими землями ушли под воду уступив место огромному Кременчугскому водохранилищу! А перед этим великим действом «на низу», как это тогда называлось, и располагался папкин танковый завод. Жить новому директору с семьёй было негде, и посему ему с женой, сыном пятнадцати лет, маленькой, рожденной в бурятском краю дочкой нескольких месяцев от роду, которая с трудом перенесла двухнедельный переезд на поезде из Забайкалья, мотания туда-сюда в Ленинград и обратно, и тёщей, которая не представляла своей жизни без младшей своей (и единственной любимой ею!) дочери, дали жилье.

Жильё им выделили… в церкви, стоявшей тут же, рядом с заводом, на небольшом пагорбке. Церковь была старой, полу-развалившейся, непригодной для проживания. Но руки моей мамочки были сноровистыми, ухватистыми, работящими. Да и солдат давали в подмогу. Так что вскоре семья заселилась в эту необычную квартиру.

И всё бы было хорошо, да вот только комары… Житья от них не было! А в это время по Украине, да и по всей Европе шагала эпидемия полиомиелита. Дети сотнями заболевали этой страшной штукой, их нервную систему парализовал коварный вирус, приговаривая тело к атрофическому полуобездвиженному существованию… Несметное количество комарья «на низу» увеличивало шанс заболевания в разы.

Бабушка подошла к немецкой трофейной коляске, в которой я должна была, по всеобщему замыслу, мирно посапывать, охраняемая и покачиваемая Альмой – немецкой овчаркой специальной выучки по охране и игре с ребёнком, – и отпрянула со страшным криком:

– Воно померло! Немовлятко не дихае!* (Ребёнок умер! Он не дышит! – укр.]

И, накрыв меня с головой простынкой, села возле коляски, причитая, отмаливать мои ещё не существующие грехи… На моё счастье, в те же минуты пришёл на обед папа. Отбросив бабушку и простынку, схватил меня на руки, ринулся к самолёту, который находился в его ведении как директора военного объекта, на небольшой взлётной полосе, проходящей тут же, возле церквухи…

В Киеве, где он был спустя уже пару часов, в военном госпитале была зафиксирована клиническая смерть. Но потом что-то там не срослось с моим преждевременным уходом, и я осталась здесь, с вами, ещё на долгие-долгие годы…

На этой оптимистичной ноте папка получил от местных властей кусок болота (но в центре города!) и начал осушение и строительство огромного (как его широкая душа!) дома. А я вдруг, вопреки прогнозам врачей, пошла!

Стройка продвигалась семимильными шагами, уже заливали смолой крышу. Во дворе для смолы развели костёр… Никто не заметил, как я встала с расстеленного на траве одеяльца и поковыляла к такому интересному и манящему огню…

Кричать я не смогла из-за шока. Рука лежала на тлеющих углях и дымилась. Завыла Альма. Все бросились на этот вой и выдернули меня из дымящихся углей, куда я, видимо, упала, споткнувшись на слабых ножках. Я была без сознания. Сильно пострадала от ожога рука. Кожа на правой ладони практически отсутствовала – мне пересадили мамину кожу из-под мышки. Долго, это я уже помню отчётливо, на большом пальце у меня была дырка, в которую я любила смотреть на солнышко… Ходить я перестала.

Я ребёнок-инвалид. Хожу с трудом. В основном сижу и рисую. Рисовать мне тоже трудновато: обожжённая до кости рука может лишь с трудом удерживать карандаш. Бабушка живёт рядом с большим домом в своём маленьком, кирпичном, на одну комнатку с печкой, который папа был вынужден для неё построить.

Дело в том, что бабушка не общается с зятем-евреем и переступает порог его дома только в крайнем случае, преимущественно когда он не дома: искупаться, помыть голову, пообщаться с любимой дочкой.

Я помню, как мама льёт горячую воду из кувшинчика на голову бабушке, моющей свои роскошные густые русые косы… Скорее всего, она была ещё очень нестарой женщиной, со следами неимоверной красоты! Но одевалась она в длинные, до полу юбки, телогрейку и никогда не снимала с головы платок. Так что присутствовать на мытье головы, как на каком-то таинстве, было для меня любимым и заманчивым занятием.

Вот они закончили с водными процедурами, и мама берёт специальный костяной гребень бабушки и начинает осторожно и с любовью расчёсывать её пышные длинные волосы… Бабушка сидит на табуреточке перед мамой в одной сорочке и кажется непривычно молодой и весёлой! Папы дома нет. Они воркуют о чём-то своём, чего я ещё не понимаю, со смехом и с любовью. Когда папа возвращается домой, бабушка уже у себя, чтобы не встречаться с «жидовской мордой»…

Самая большая беда бабушки – это то, что её любимица, в которую она вложила столько сил и души, решила связать свою жизнь с евреем! Бабушка – из обедневший семьи польских шляхтичей-дворян, она жуткая антисемитка! Её история заслуживает особенного внимания. Получив прекрасное по тем временам образование, со знанием нескольких языков, бабушка нанялась в услужение к графу Бобринскому знаменитому в те времена сахарозаводчику владевшему огромным количеством земель на Украине, гувернанткой.

Уж не знаю точно, как (тайну эту знала только мама, а потом и я), но три моих старших тётки родились в его имении… Граф был уже в летах и хотел устроить бабушкину жизнь. А к бабушке – неимоверной польке-красавице – сватался, но несколько раз безрезультатно, мой будущий дед, влюблённый в неё безумно! Дед хотел взять её замуж с тремя детьми и носить её на руках. Да так всё и случилось. Дед был мастеровитым, весёлым, заводным, любил и заложить за воротник. Но на бабушку молился. Так в один прекрасный день высокомерная гувернантка согласилась, тем более что племянник графа уже начинал прибирать имение и заводы к рукам и в любой день бабушка с детьми могла оказаться на улице…

Отца деда, то есть моего прадеда, то же графское семейство выменяло на охотничью собаку в Орловской губернии, ещё во времена крепостного права. Так что дед был гол как сокол, весел, балагурист и – безумно