Быть - Кельта

нищие. — Девушка повернулась к застывшей где стояла сестре. — А эти деньги пусть лежат и о них никто не знает. Посмотри хоть на неделю или на год вперёд, что нас там ждёт. И на весь прошлый год. Тут и шести-семилетний ребёнок, только именем нареченный поймёт — не трать лишнего, береги каждую монету. Ты уже не ребёнок.

— Откуда у тебя столько⁉ Но еды нормальной-то можно было нам позволить!

— И новые колты, и новые леты на шнуры сорочки, а потом ещё и меха жидкими покажутся. И так пока не истратится всё до последней монетки. Ты хоть представляешь, сколько это? Эх, Яснушка, Яснушка. Это в городке возле поместья и приместья Стояновичей на эти гривны можно было жить и не думать ни о чём. Но не в Ветрище, на пересечении множества дорог, где товары текут с реки на сушу и с земли на воду. — Она внимательно посмотрела на свою сестрёнку, любимую и балованную. — Да и потом, княжиней больше становиться не желаешь? И чтобы твой клан возвысился и посрамил тех, кто от тебя отказался? Или клан создавать будем хлопая красивыми глазками? Или кто-то за дитём неразумным пойдёт и вместе с ним добудет славу и честь?

Жесткие, хлёсткие и безжалостные слова раз за разом хлестали Ясну, резали сердце и выбивали слёзы. Но она молчала — эта Мала не была похожа на её Малу, всегда хоть и строгую, но трепетно любящую и безмерно заботливую. И вот такой, сухой и злой, ощетинившейся ста бедами нежная Ясна не знала что говорить. Она всхлипнула, схватила переписанную книгу и выбежала из дома.

Мала провожала сестру взглядом и потом ещё долго смотрела на хлопнувшую дверь, сжимая кожаный бок туго набитой сумочки. Где-то в глубине души совесть уже начала чистить свои когти и смазывать их густой укоризной. Только сейчас она не в силах была прорваться сквозь поймавшие в миг перехода от сна воспоминания, где девочка металась по городу в поисках хоть какой-нибудь даже самой тяжелой работы и как стояла, глядя голодными глазами на лавку с мукой и калачами, думая, что не так уж и стыдно попросить подаяния, или что вот тот мешочек на несколько гривенок муки лежит у самого края прилавка, схватить и бежать, а дома напечь лепёшек. Тогда она решала как сильно побьют, если поймают. И раз за разом останавливала лишь память отца, не заслужившего позора дочь-попрошайку или дочь-воровку. Но эта ниточка становилась всё тоньше и тоньше и кто знает, не подвела ли гордость ещё через год или два такой жизни.

Помнила она и ужас, холодивший кровь перед прорывом в сферу, боль и страх, одиночество ребёнка, несущего на себе всю тяжесть заботы о семье и опекающего собственную мать. И ведь тогда она была не старше Яснушки… Да, Яснушка, маленькая сестрёнка, закатная радость матери. Девочка, которой не улыбнулась удача. Её дар в нижней части своей оказался близким к дару Малы — целительство у младшей, внушение у старшей. А вот во всём прочем — совсем узкий пояс стихий, до которого девушке ещё пробиваться и пробиваться, да самые ценимые в отцовской семье просторы уходили в самый верх. Но вот лечить людей она сможет как никто другой, если помочь огранить этот ещё дар и научить потребному.

Волховица покачала головой, разгоняя наваждение, и спрятала деньги поглубже в сумку. Сквозь растрепавшиеся волосы было видно, как зарделись у неё уши. Но она не побежала в спешке искать сестру, рассудив, что обеим им нужно время подумать и побыть одним. Да и было ей чем заняться в утренние часы.

А вот Ясна стремглав бежала через половину города. К гильдии лекарей и знахарей она пришла одной из первых и ещё долго сидела, прижав книгу к груди, на крыльце. Часа через полтора после утреннего колокола пришел один из наставников и с глубоким изумлением посмотрел на бледную девушку.

— Барышня Ясна, ну подержала бы у себя эту книгу дня три, а то и неделю — никто бы не упрекнул. Не стоило так изводить себя! Лекарь должен напервой озаботиться собственным здоровьем, да и как в подобном виде узнавать новое и людям помогать. Зничтся так, заходи, чаёв напейся и домой отсыпаться. И чтоб впредь такое не повторялось!

Ясна кивнула, встала и, покачнувшись упала со ступенек. Книгу она выронила ещё в полёте, бестолково пытаясь схватиться о перильца, но закончилось всё опрокинутым горшком с кухонными помоями и расшибленным локтём. Наставник заохал, помог подняться и проводил в дом. Но в таком виде отправлять девушку не решился. Пока Ясна оттиралась у бочки дождевой воды на заднем крыльце, он подыскал повой, сорочку и понёву, заношенные, но чистые, и великоватые для хрупкой девушки, дал ей переодеться и отправил домой отсыпаться.

Ясна понуро побрела прочь. Возвращаться к сестре ей не хотелось, как и признать её правоту, да и поразмыслить было о чём, например о матери. Смутный образ чего-то важного появился ещё во время долгого ожидания, окреп пока отмывалась, но ускользал, стоило попытаться его поймать. Но и без него… Несколько недель у здешних лекарей дали ей больше, чем годы занятий с клановыми. Тех бы тут и в ученики подумали брать ли или кого посообразительнее подождать! Да, они научили её лечить сотню ран и столько же ушибов, но это всё не бесятами привносится и не нуждается ни в особой силе, ни в умении. Так чуть ли не половина воинов в дружине, кому не чуждо волховствое дело, могли не хуже рану залечить. Сейчас же перед ней раскрыли огромный мир борьбы за жизнь и здоровье человека. И Ясна умом уже понимала, что мать не смогла бы вылечить даже имея всё золото мира. Понимала, но не верила в своём сердце и злилась на сестру, всё решившую за неё.

В бесцельном блуждании по городу, Ясна вышла к рыбацкому рынку у нижнего причала и очнулась от требовательного урчания в животе. Огляделась. Не узнала место и начала растерянно высматривать хоть что-то знакомое. Не получалось. До этого она по городу и не ходила почти, кроме как до гильдии и иногда сопровождать наставника. Единственное, что было незыблемым ориентиром — это берег озера. То есть дом на другой стороне города. А кушать уже хотелось. И как на зло только сейчас Ясна вспомнила, что оставила дома не только калиту и пятью медяками, но и весь поясок.

Требования тела были ещё