Император Николай I - Александр Николаевич Боханов

своей участи и с ужасом вспомнил, в каком находился положении. Должно было действовать, не теряя ни минуты, с полной властью, с опытностью, с решимостью – я не имел ни власти, ни права на оную». От Константина требуемые подтверждения все еще не поступали. «К кому мне было обратиться – одному, совершенно одному без совета!» – с горечью восклицал пока все еще Великий князь.

Он тут же пригласил Петербургского военного губернатора генерала графа М. А. Милорадовича и известного сановника князя А. Н. Голицына (1773–1844). Все трое подробно ознакомились с донесением Дибича, где приводились некоторые имена лиц и названия частей, пораженных заговором. Как заметил Николай Павлович, Милорадович, как ответственный за безопасность столицы, «обещал обратить все внимание полиции, но все осталось тщетным и в прежней беспечности».

Жизнь в Зимнем дворце напоминала станционный зал ожидания; бумаги из Варшавы еще не поступили. Императора еще в России не было, а положение Николая Павловича было довольно двусмысленным.

В понедельник, 7 декабря, прибыли новые письма из Варшавы от Великого князя Константина Павловича к Марии Федоровне и к председателю Государственного Совета и председателю Комитета министров князю П. В. Лопухину (1753–1827). В них Константин в самой категорической форме подтверждал свой отказ от Короны. В письме Лопухину Великий князь сделал выговор ему и членам Государственного Совета, что те, «зная волю Государя, допустили незаконную присягу».

В письме Марии Федоровне он писал: «Больше, чем когда-либо, я настаиваю на своем отречении, чтобы эти господа не воображали себя вправе распоряжаться по своему усмотрению Императорской Короной». Ситуация наконец-то стала определяться.

8 декабря в Петропавловском соборе была заупокойная панихида по Александру Павловичу. Затем Мария Федоровна решила благословить сына Николая у могилы отца Павла I. Рядом уже красовалась яма – будущее место погребения Александра I. Александра Федоровна записала в тот день в дневнике: «Горькое чувство при виде пустой могилы, ожидающей нашего Ангела».

Наконец 12 декабря прибыли требуемые бумаги из Варшавы. Константин в письмах величал брата Николая «Императорским Величеством». Как записала в тот вечер Александра Федоровна, «судьба Николая решена!». Однако Константин отказывался от нового Манифеста, заявлял, что не признает себя Императором, отвергая принесенную ему присягу. Порешили: опубликовать Манифест с указанием воли Александра I и приложением письма Константина с отречением от прав на Престол.

Николай Павлович обсудил идею Манифеста с Н. М. Карамзиным, а составить его попросил М. М. Сперанского.

В тот день Николай Павлович полностью и окончательно принял жребий своей монаршей судьбы. Все сомнения, колебания, неуверенность – всё в прошлом. Впереди труд и служба на благо России. Принцип своего правления он ясно сформулировал тогда же некогда своему учителю словесности профессору М. А. Балугьянскому (1769–1847): «Я желаю положить в основу государственного строя и управления всю силу и строгость законов».

В тот вечер Александра Федоровна записала: «Итак, впервые пишу в этом дневнике как Императрица. Мой Николай возвратился и стал передо мной на колени, чтобы первым приветствовать меня как Императрицу».

В день решительного перелома, 12 декабря, за день до принятия новой присяги, теперь уже Император Николай Павлович отправил письмо генералу И. И. Дибичу, где призывал принять меры против заговорщиков в армии, называл некоторые имена и предлагал конкретные предупредительные мероприятия. Ситуация была далеко еще не так определенна, как хотелось бы, но для себя самого он уже всё решил.

Он предчувствовал, какие неимоверные усилия предстоят впереди, но жизнь его ему уже не принадлежала. «Я вам послезавтра, если жив буду, пришлю – сам еще не знаю кого – с уведомлением, как все сошло… Опять повторяю: здесь у нас по сию пору непостижимо тихо: но тишина часто предвещает бурю». Предчувствие не обмануло. Буря грянула 14 декабря…

Поздно вечером 13 декабря состоялась присяга новому Императору членов Государственного Совета. На следующий день намечалась присяга гвардии, о чем Николай Павлович специально уведомил командира Гвардейского корпуса генерала от кавалерии А. Л. Воинова (1770–1832).

14 декабря 1825 года не предвещало ничего экстраординарного, но новый Император чувствовал напряжение. За утренним туалетом произнес верному генерал-адъютанту А. Х. Бенкендорфу слова, которые тот потом помнил всю жизнь: «Сегодня вечером, может быть, нас обоих не будет более на свете; но, по крайней мере, мы умрем, исполнив наш долг».

Внешне все обстояло с утра благополучно. В Зимнем дворце присягали офицеры гвардии. Новый Император выступил перед ними с речью, объяснил династическую ситуацию и причину своего воцарения. После присяги командиры отбыли по вверенным им подразделениям. Далее начали поступать рапорты о присяге Конной гвардии и артиллерии.

Примерно в полдень к Императору прибыл начальник штаба Гвардейского корпуса А. И. Нейдгардт (1784–1845) и сделал убийственное заявление: «Ваше Величество! Московский полк в полном восстании: Шеншин и Фредерикс тяжело ранены[67], и мятежники идут к Сенату; я едва их обогнал, чтобы донести вам об этом. Прикажите, пожалуйста, двинуться против них первому батальону Преображенского полка и Конной гвардии». Весть поразила Государя, который, зная о наличии заговора, увидел явное тому подтверждение…

Николай Павлович отдал первые распоряжения по наведению порядка. В Преображенский полк был отправлен генерал-майор С. С. Стрекалов (1792–1856), а в Конную гвардию – генерал Нейдгардт. Свое состояние после того Николай I описал следующим образом: «Оставшись один, я спросил себя, что мне делать, и, перекрестясь, отдался в руки Божии, решил сам идти туда, где опасность угрожала».

Это не являлось безотчетным эмоциональным порывом. Его натура всегда рвалась туда, где чрезвычайные обстоятельства, туда – где «горит», где можно принять личное участие в наведении порядка и спокойствия, в установлении «нормы»[68].

Николай I, успев проверить караулы во дворце, вышел на площадь. Там клубилась большая толпа народа, шли группы солдат со знаменами и штандартами; как всегда, было немало и случайного люда. Тут подоспел генерал Милорадович, сообщивший, что бунтовщики идут к Сенату и он отправляется туда, «чтобы с ними говорить».

Император решил отправиться следом, но прежде разговаривал с толпой на площади. Это был своеобразный диалог Царя и народа, которого история еще не знала. Николай I сам подробно описал этот уникальный эпизод своей биографии:

«Надо было мне выиграть время, дабы дать войскам собраться, нужно было отвлечь внимание народа чем-либо необыкновенным – все эти мысли пришли мне как бы вдохновением, и я начал говорить народу, спрашивая, читали ли мой Манифест. Все говорили, что нет; пришло мне на мысль самому читать. У кого-то в толпе нашелся экземпляр; я взял его и начал читать тихо и протяжно, толкуя каждое слово. Но сердце замирало, признаюсь, и единый Бог меня поддержал».

Царский «урок чтения» завершился под возгласы одобрения и крики «ура!».

Картину событий на Дворцовой площади описала Александра Федоровна, которая вместе с Марией Федоровной наблюдала за происходящим из окна