Император Николай I - Александр Николаевич Боханов

Императору было горько и больно осознавать, что он с некоторыми служил в Гвардии, знал их давно, но и представить не мог, каковы их истинные умонастроения. Теперь же стало открываться такое, на что раньше никакой фантазии не хватило. Около 60 гвардейских офицеров были причастны к заговору!

Оказалось, что мятежники назначили своим руководителем, «диктатором», полковника князя С. П. Трубецкого (1790–1860). Однако тот на площади не показался и спрятался в доме своего тестя, графа И. С. Лаваля (1761–1846)[69], у австрийского посланника (его свояка). Понадобились личное распоряжение Монарха и визит министра иностранных дел графа К. В. Нессельроде, чтобы австрийский посланник Людвиг Лебцельтерн согласился выдать князя, который тут же был доставлен во дворец[70].

Он был тринадцатым офицером, доставленным во дворец и представшим перед Императором. Часы показывали 7 часов утра 15 декабря.

Потом рассказывали, что Трубецкой, спасая свою жизнь, валялся у Монарха в ногах, молил о пощаде того, кого еще вчера называл «тираном». Николай Павлович лично беседовал с «диктатором»; генерал К. Ф. Толь бессменно вел протокол дознания. Как заметил потом Николай I, «моя решимость была, с самого начала, – не искать виновных, но дать каждому оговоренному возможность смыть с себя пятно подозрения».

Император начал диалог с князем с выражения «удивления» и «сожаления» по поводу роли Трубецкого, который не только оказался «участником заговора», но «и должен был им предводительствовать». Возвышенно патетическая нота завершала тираду: «Хочу вам дать возможность хоть несколько уменьшить степень вашего преступления добровольным признанием всего вам известного; тем вы дадите возможность мне пощадить вас, сколько можно будет».

Николай Павлович ждал раскаяния. Он был уверен, что человек может в лабиринтах жизни и оступиться, и заблудиться, но если у него чистая душа, то он осознает свой грех и покаянием очистит совесть. Он всю свою жизнь чрезвычайно внимательно и милостиво относился к тем уличенным преступникам, кто осознавал вину и каялся. Сколько раз он приходил им на помощь, а царские милости порой настигали самых незнатных людей, ждущих своей участи под арестом.

С «декабристами» все выглядело совсем не так. Многие из них давным-давно порвали с Православием – почти все лидеры прошли масонскую антихристианскую школу, – а потому и такая категория, как «грех», была им совершенно чужда. Каялись единицы, но жизнь свою многие пытались спасти любой ценой. Выдавали планы, называли соучастников, да и многих других, которых просто старались оклеветать.

К кругу нераскаявшихся относился и несостоявшийся «диктатор». Он все отрицал: «Я не виновен, я ничего не знаю». Этот ответ только подчеркивал, что Трубецкой ничего не понял, ничего не уразумел. Казалось бы, если ты такой «принципиальный», то брось в лицо «тирану» те гневные обличения, которые ты так часто произносил в кругу «своих» на дружеских пирушках. Нет, только ложь и увертки.

С Николаем Павловичем такая тактика была бессмысленна. Он много узнал уже вечером 14 декабря, а с каждым часом эти знания только множились. Но сейчас перед ним находился все еще гвардейский офицер, представитель древнего аристократического рода, отмеченного в истории многими славными делами. Да и другой представитель этой фамилии – генерал князь Василий Сергеевич Трубецкой (1773–1841) – оказался деятельным помощником Государя по подавлению декабрьского бунта…

«Князь, опомнитесь, – взывал Император к „диктатору“, – войдите в ваше положение: вы – преступник; я – ваш судья; улики на вас – положительные, ужасные, и у меня на руках. Ваше отрицание не спасет вас; вы себя погубите – отвечайте, что вам известно?» В ответ прозвучал традиционный рефрен: «Я не виновен, ничего не знаю».

Тогда Император показал Трубецкому собственноручно написанный им «манифест», т. е. программу государственного переворота. В первом пункте сего документа значилось: «Уничтожение бывшего правления». Иными словами, речь шла об уничтожении и Монархии, и Династии.

Тут с «диктатором» произошла полная «конфузия». В своих записках Николай Павлович не стал ее расписывать, ограничившись лишь одной фразой: «Он, как громом пораженный, упал к моим ногам в самом постыдном виде»[71]. Но для Монарха это уже не имело значения; он уже знал, что такие, как Трубецкой, – нераскаявшиеся грешники. Снисхождение к ним недопустимо, это – потакание новому греху. Безнаказанность всегда – порождение новых преступлений и преступников.

Трубецкой был отправлен в Петропавловскую крепость ждать своей участи, хотя как офицера, изменившего присяге, его можно было расстрелять немедленно. Так поступили бы во многих странах; в России же несколько месяцев велось следствие, а затем состоялся и суд…

Все остальные, доставляемые в те дни для дознания, вели себя не лучше. Барон К. Ф. Толь зафиксировал: «Большая часть из захваченных сообщников сознались во всем». При этом возводили напраслину и на людей, совершенно к делу заговора не причастных. Как писал Николай I, «в числе показаний на лица, но без достаточных улик, чтоб приступить можно было к допросам, были таковые на Н. С. Мордвинова, сенатора Сумарокова и даже на М. М. Сперанского»[72].

О Николае Павловиче много и часто писали, что он нередко, наперекор суждениям, доверялся «недостойным» людям, таким, например, как Австрийский Император Франц-Иосиф, что приводило порой к печальным последствиям. В таких суждениях есть своя правда, но не вся. Он верил многим совершенно разным людям и старался видеть в них лучшее, даже если внешне ничего о том и не свидетельствовало.

Так, он категорически не поверил в соучастие в заговоре М. М. Сперанского, хотя на известного сановника доносили с разных сторон. Он даже не пригласил его для объяснений.

К другим же проникался довериям после личной беседы, во время которой те давали «честное слово», что не причастны. Люди ведь честью клялись, как же им можно было не поверить! Так произошло с полковником лейб-гвардии Финляндского полка А. С. Моллером (1796–1862), которого Император быстро отпустил.

Великодушие было проявлено и в отношении молодого дипломата и писателя А. С. Грибоедова. Некоторые из обвиняемых на него показали, что он участник заговора. Грибоедова арестовали и поместили на гауптвахту Главного штаба. Оттуда 15 февраля 1826 года он написал письмо Царю, где категорически отвергал свою причастность, подписавшись «Вашего Императорского Величества верноподданный». Распоряжение Монарха не заставило себя ждать: арестованного вскорости отпустили…

Иногда же оказывалось, что чести-то у людей не было, а потому их заверения не стоили ровном счетом ничего. Характерный в этом смысле случай произошел с активным участником всей этой трагической «декабрилиады» капитаном А. И. Якубовичем (1792–1845). При первом допросе тот отрицал свою причастность, дал «честное слово», был немедленно освобожден и удалился из Зимнего дворца свободным человеком.

Однако через некоторое время из показаний других задержанных и документов выяснилось, что это – закоренелый злодей. Еще летом 1825 года он вынашивал мысль убить Александра I,