Русский Порт-Артур в 1904 году. История военной повседневности - Александр Владимирович Лысёв

Помимо этих неудобств, проживание моряков на берегу было зачастую далеким от комфортабельности и безукоризненной чистоты, каковые имели место в судовых помещениях. Тому имеются документальные подтверждения. Причем в данном случае бытовые пререкания облачены в форму деловой переписки. 4 апреля 1903 г. заведующий миноносцами в Порт-Артуре капитан 2-го ранга К.А. Грамматчиков посылает исполняющему должность инспектора строительных работ полковнику К.И. Дубицкому служебную записку следующего содержания: «Прошу Ваше Высокоблагородие сделать распоряжения закрыть трубу для стока воды из Вашей квартиры, т. к. грязная вода по выходе из трубы заполняет канавы во дворе возле канцелярии команды миноносцев, что антигигиенично в санитарном отношении». Ответ Дубицкого был дан 18 апреля 1903 г.:

«Закрыть трубу для стока воды из ванной комнаты занимаемой мной квартиры не считаю возможным, т. к. это лишит меня возможности пользоваться ванной. Что касается до антигигиеничности <… > в течение двух лет никаких жалоб не было, равно и не было жалоб со стороны санитарных комиссий»[217]. Думается, эти документы весьма показательны при рассмотрении текущих бытовых проблем, их продолжительности и перспектив решения.

К числу нерешенных бытовых проблем у моряков на берегу следует отнести отсутствие бани в Квантунском экипаже. История с морской баней в Порт-Артуре драматична и печальна. В 1903 г. было принято решение построить для моряков в Порт-Артуре баню, где могли бы централизованно мыться чины Квантунского экипажа и судов эскадры. К ноябрю того же года это жизненно необходимое заведение было сооружено. 4 ноября была создана комиссия по приемки бани, выявившая недоделки по 25 пунктам (в частности, скверно были сделаны ватерклозет, система стока воды, печное отопление, поставлены бракованные баки и офицерские ванны). После устранения основных недочетов 18 декабря 1903 г. комиссия баню в эксплуатацию приняла. А 20 декабря строителю Порт-Артура поступил рапорт следующего содержания: «Доношу Вашему Высокоблагородию, что сданная уже Квантунскому экипажу баня в ночь с 18 на 19 декабря была оставлена без надзора с открытыми кранами, вследствие чего вода, переполнив баки, затопила чердак и протекла сквозь бетонные своды, промочив все стены. В помещении котлов вода скопилась в таком количестве, что, замерзнув за ночь, не дала возможности открыть утром дверь, которую и пришлось выломать ломом»[218].

В результате чины Морского ведомства продолжали мыться на берегу во временно оборудованных для этого китайских фанзах, либо партиями по определенным дням посещали бани на кораблях эскадры.

Недоделки встречались в морских казармах Нового города. Так, например, имеются сведения о неудовлетворительном состоянии в них отхожих мест[219]. Таким образом, жизнь моряков на берегу по сравнению с налаженным ее течением на кораблях эскадры в бытовом плане значительно отличалась к худшему. Бытовые проблемы, промежуточное состояние, в котором находился матрос Квантунского экипажа, ожидая назначения на корабль, снижали дисциплину и сам дух этого экипажа. Об этом, в частности, писал вице-адмирал Скрыдлов в одном из своих рапортов еще в июле 1902 г.[220]. Если по морскому законодательству моряки и члены их семей должны были получать все необходимое для комфортабельного проживания на берегу, то в действительности даже в мирный период существования Порт-Артура на основе имеющихся сведений можно утверждать, что к 1904 г. реальность была далека от этих требований.

Характеризуя быт чинов Морского ведомства на Тихом океане, нельзя обойти вниманием его нерегламентированную составляющую. Сюда следует отнести понятия о морской касте, морские традиции и обычаи, некоторые формы проведения моряками досуга. Понятия эти к концу XIX – началу XX вв. выработались на всем русском флоте. Тихоокеанская эскадра, как нераздельная часть флота, являлась носителем этих понятий. В то же время служба на Дальнем Востоке вносила в них некоторую собственную специфику. Как уже отмечалось, флот до Русско-японской войны был в России элитой вооруженных сил. Офицеры-моряки находились в обществе на особом положении по сравнению со своими сухопутными коллегами. Как писал Генерального штаба генерал-майор Е.И. Мартынов, служба морских офицеров сопровождалась соблюдением особого морского этикета на кораблях и исполнением светских обязанностей на берегу[221]. Это особое положение, с одной стороны, объяснялось блестящей общеобразовательной подготовкой будущих офицеров флота в Морском корпусе, с другой стороны, умением держать себя в светском обществе, общей эрудицией и манерами, усвоенными во время жизни в столице. Выпускники сухопутных юнкерских училищ и кадетских корпусов, расположенных по многим городам Российской империи, по части наличия вышеперечисленных качеств смотрелись на фоне морских офицеров весьма бледно. Конкуренцию морякам могли составить разве что гвардейские офицеры. Поскольку гвардейских частей на Дальнем Востоке не было, «сливками» общества считалось там морское офицерство.

С другой стороны, моряки содержались от казны намного щедрее своих сухопутных коллег. Генерал-майор М.И. Костенко указывал, в частности, на возникающие в этой связи проблемы: «Содержание моряков от казны должно быть определено соответственно с чинами сухопутной армии, что значительно уменьшит их разгул и уничтожит антагонизм, существующий между этими родами оружия»[222]. Достаточно сказать, что доход имевшего первый офицерский чин в армии был почти в два раза меньше дохода имевшего такой же чин на флоте. С течением войны антагонизм между армией и флотом будет расти и шириться.

В то же время внутри самой морской касты существовала своя градация. Офицерство делилось на «беловоротничковое» и «синеворотничковое». К первым относились собственно морские строевые офицеры, ко вторым – технический офицерский состав. Представители последнего негласно считались как бы офицерами второго сорта. Они носили синюю форму с белыми погонами, имели сухопутные чины, за что на кораблях их пренебрежительно именовали «армейскими»[223]. По оценке инженера-механика В.В. Саговского, сделанной в докладной записке военному министру уже Временного правительства 20 марта 1917 г., корпорация морских специалистов, к которой он принадлежал, выступила на сцену после Крымской войны и немедленно попала в категорию «чернорабочих» флота. Саговский писал: «На всех этих “чернорабочих” флотское начальство смотрело буквально как на париев, имеющихся на кораблях единственно для удобства господ командиров, которым еще с Корпуса и дома прививали тот взгляд на “белопогонников” (т. е. на специалистов флота), который резюмируется в весь флот облетевшей фразе покойного князя Константина Николаевича: “Я белопогонника голого в бане узнаю”». «Во время японской войны, – продолжает Саговский, – инженер-механики получали [орден Св.] Владимира с мечами за подвиги, за которые по статусу следовал Георгий [орден Св. Георгия], который в таких случаях давали флотским офицерам»[224]. Думается, учитывая время, когда была подана записка (Февральская революция, озлобленность против морских офицеров как блестящих представителей Императорского флота), некоторую категоричность Саговскому стоило бы смягчить. Но в целом взаимоотношения в офицерской среде