Жизнь и война генерала Василия Рязанова. Книга 3 - Василий Васильевич Рязанов

Прекрасный месяц июнь. Зелень только распустилась, все еще свежее, не пыльное, но уже сочное, сильное. Мне понравилось в деревне под Александровом, где мы были с тетей Соней в позапрошлом году. И в прошлом году в Расторгуеве было очень хорошо.

Впереди столько свободного времена, всё лето. И в городе тоже здорово. В нашем дворе деревья шумят, дни длинные. Бульварное кольцо, обсаженное липами, недалеко. Я жила в Москве, в Кропоткинском переулке, в доме во дворе за особняком Кропоткина. И считала тогда, впрочем, как и теперь, что наш район лучший в мире. Ни в каком другом городе или стране нет таких переулков, уютных улочек, двориков, домов, спокойно и величественно, с каким-то достоинством и покоем проживающих свой век, так располагающих к размышлению, тихим радостям. Что-то глубинное, внутреннее и неспешное было в этом районе. И в то же время Москва, центр её, кипящий поток, заботы, дела, бурная жизнь – все под боком, в минутах ходьбы.

Недаром в районе Арбата и Пречистенки (с I924г. улица Кропоткинская) жили и работали поколения поэтов, писателей, ученых и художников. Достаточно назвать отцов русской словесности Жуковского, Пушкина, Льва Толстого. Жил, а затем у своих друзей здесь любил бывать Михаил Булгаков. А вид кремлевских золотых куполов с Кропоткинской!

Около десяти часов утра по радио передали, что будет важное правительственное сообщение, выступит министр иностранных дел. На кухне нашей коммунальной квартиры определили точно: “Война, наверное”. Когда уже объявили о начале войны, и Молотов говорил речь, я побежала к Люсе Туссовой. Она жила в третьей квартире, а я – в десятой. Люся закончила девятый класс, но по возрасту была всего на несколько месяцев старше меня. Я тоже закончила бы девятый, если бы пошла в школу нормально, в семь лет. Но тогда отчима направили работать директором совхоза, а в той деревне, где мы жили, школы не было. В следующем году меня отправили в Москву, и во время учебы в первых классах я жила у тетки Ксении.

Мы с Люськой зачем-то бросились в школу. Здание нашей школы находилось на Кропоткинской улице. Выходишь из Кропоткинского переулка, проходишь угловой дом, потом начинается забор, потом здание школы. Снова забор, цветочный киоск и Большой Левшинский переулок, пересекающий Кропоткинскую улицу. За забором школьный двор. Здание школы старое, красивое, двухэтажное, в строгом классическом стиле с треугольным фронтоном, колоннами, барельефами на фронтоне, медальонами между колонн, даже герб со сдвинутыми щитами в центре, у вершины треугольника. Симметричные балконы с декоративными подставками, лепка, но ничего лишнего. Во дворе, с тыльной стороны дома, несколько живописных флигелей, образующих единый ансамбль с главным зданием.

На втором этаже большой белый зал с колоннами. Наверх ведет черная чугунная лестница. В этом здании размещалась знаменитая поливановская гимназия. Директором в ней был прогрессивный педагог Поливанов. Андрей Белый в своих мемуарах описывает встречи с Валерием Брюсовым в этом же зале и на этой лестнице. Оба они учились в нашей нынешней школе. Здесь же учился Владимир Соловьев, сюда приводили своих детей Александр Островский и Лев Толстой.

Хотя здание сохранилось почти без изменений, но школа у нас отличалась от гимназии. Мы были бы одним из первых наборов общеобразовательных средних школ десятилеток. Возможно, попав туда сегодня, я бы не восхищалась так ни лестницей, ни залом, если они, конечно, сохранились. Несколько лет назад я была возле здания школы, – оно сохранилось. Но внутрь не заходила. После войны я вернулась доучиваться в ту же школу. Но всему свое время. Нельзя возвращаться в детство, а в двадцать лет приходить с фронта в девятый класс. Я проучилась несколько дней, а потом бросила, и уже позже заканчивала вечернюю школу.

Когда мы с Люсей подбежали к школе, она была закрыта. Каникулы, никого нет. Люди на улицах стояли группками. Лица беспокойные, взволнованные. Мы с Люсей не особенно волновались, считая, что война будет победоносной и короткой. Во всяком случае, не длиннее финской. В шестнадцать лет подавляющее большинство новостей интересные и радостные. Мы радовались, что немцев накажут за вероломство, нарушение мирного договора. Вскоре выяснилось, что мы не оригинальны в своих умозаключениях, и наше мнение совпадает с общим. Со дня на день ждали сообщений о военных действиях на территории Германии. Потом меня с дедом отправили на сорок первый километр, где тетя Нина снимала дачу – небольшой сарайчик. Но летом больше ничего и не надо.

Хочется сказать про деда, Василия Матвеева. Я любила его и пользовалась ответной любовью. Из всех внуков и внучек дед выделял меня, балуя, приберегая для меня гостинцы и сладости. Любил дед и моего отца. Мне нравилось бывать у него, и не только из-за подарков. Дед при моем появлении снимал связанные нитками очки, откладывал в сторону огромную библию, которую всегда читал, и начинал разговаривать со мной, причем серьезно, как со взрослой. Когда он куда-то выходил, я рассматривала библию, богато украшенную яркими цветными картинками, а затем спрашивала деда о том, что заинтересовало меня. Дед так же неторопливо, как все он делал, оглаживал бороду, усаживался поудобнее и начинал спокойно, обстоятельно, рассказывать, зачитывая цитаты из священной книги. Он тогда был старостой церкви в Лыщиковом переулке. Отношения у нас были самые дружеские, и я тяжело переживала его смерть в 1942 году, о которой узнала, будучи уже на фронте. В I94I году дед нисколько не боялся немцев даже тогда, когда они были возле Москвы, уверяя, что русские немцев обязательно побьют. – «Но желтая раса завоюет весь мир», – говорил он.

Пробыли на даче мы недолго, – где-то через неделю уехали в Москву. Совинформбюро сообщало, что войска отступают на заранее подготовленные позиции. Говорили, что это такая тактика, заманивают врага. Лето заканчивалось. Как-то незаметно исчезла довоенная беззаботность в городской обстановке, когда люди, отдохнувшие после отпусков, приезжают домой и бодро берутся за дела. Не было оживления и веселья, но и уныния и страха тоже не было. Москва становилась более строгой, суровой. Затемнения, налеты, аэростаты заграждения, призывы к бдительности, дисциплине, уже не казались нам такими забавными, как в начале. Напряженно ждали сообщений по радио о положении на фронтах. В скверах, на бульварах, на крышах домов стояли зенитки, пулеметы противовоздушной обороны. Окна квартир обклеивали полосками бумаги, защищая стекло от удара воздушной волны. Более надежно выглядели мешки с