Пушкин и другие флотские. Морские рассказы - Виктор Красильников

Нарочито шурша разворачиваемым рубликом, поднёс вкусно пахнущую конфетину под пиковку носа. Искушаемый упорствовал.

– Ладно. Гордись.

Заманушная для назидания растопталась модной штиблетиной. Надобного контакта не получалось. Дуровец нахмурился. Зевающим оркестрантам приказал сыграть «яблочко». Ополовиненный состав, нанятый из выпусников музучилища, начал выдавать разгонные такты. Хлыщ попробовал напомнить движения. Упорствующий Кирилка косил всё под того же безучастного олуха. Впервые, де, слышу, чё эт такое.

– Да ты, гад, вчера нас тем забавлял.

Дёрнул жёстко и больно за худенькое плечико. Маготик свалился в опилки, не желая подниматься. Следующим доводом дрессуры был сильный пинок и второй и третий. А ещё бешеный ор:

– Запереть его! Жрать не давать!

Новые попытки договорится с Кириллом имели на цирковом языке «единаковый шиздец». Лишь соседи по ящикам переменили к нему отношение. Никто из них уже не задирался. Потому что просекли, в каких тяжких контрах новенький с ненавистными и им дядьками. Бывали случаи, даже делились припрятанными кусочками повкусней за свою постыдную сговорчивость. Вот только примерить на себя те контры «чёй-т ребя боязно».

Вечно «отдыхающий» с каждым днём слабел. Грудка перепачкалась старой и свежей грязью, глазки-бусинки потускнели. Смертная тоска плескалась в них. Теперь Кирюшка нарочито сжимал веки, торопя забытьё. Там он видел синий ласковый океан залитый родным солнцем. С достоинством прогуливался по палубе с большим папой. Проверял на заточенность шкрабки, на яркость кисти. Штормовался на равных со всеми. Руководил погрузкой. Балдёжно чокался за приход.

Друган Владимир бацал на гитаре.

За весёлую жизнь моряцкую

Полюбил я большой пароход…

Однажды чудесно приснилась Катя с полной кружкою компота. Гладила ласковой ручечкой и тихо приговаривала:

– Потерпи, миленький. Недолго, поди, осталось.

– Ы-ы-ы. Побудь, Кать, дольше. Я мигом тебя рассмешу.

До крайности предосадно зажёгся свет. Пришаркал старым лешим пьяненький ночной сторож. Сам по себе в охренительной власти.

Вызов, то бишь приговор, учинился при сборе всех носителей фамилии. Нечищеный, голодный Кирилка предстоял им на манеже. Старший Дуров в шаге от него. Немая дуэль двух характеров длилась и длилась. Никто из них не желал быть побеждённым чужой волею. И всё ж только человеку дано решать гамлетовский вопрос: «Быть или не быть?»

Дуэлянт в человеческом облике обошёл вокруг особенного магота. Снова с нескрываемым интересом начал рассматривать его. Удачное сравнение, как это выглядело, приискивать нет нужды. Несколько лет спустя кинорежиссер Озеров станет откапывать подходящего Черчилля. Богемные надоумят:

«Да что вы мучаетесь? Сходите в цирк на Дуровых. Старший там, один в один. Словом, вылитый Уинстон». Мудрый совету внял, апосля с доступной кинохроникой сравнил. Именно ту ленту, где Черчилль обходит строй почётного караула перед встречей со Сталиным. Идёт этаким полуоборотом неверный сэр-союзник, напряжённо в лица всматривается. Наперёд, каналья, знает: вместо солдат подсунули отборных энкэвэдешников. Но всё равно тайну славянских душ (видно же!) разгадать хочет. … Мы же в тот день и час вёрнёмся. Вот он, Кирилушка, и тот цирковой решала рядом. Человек говорит:

– Признаю твоё мужество. Точно, ты не жалкий паяц. Адью с полным моим уважением.

Не желая слушать мнения родственничков, проламывает наказ: – Дайте ему спокойно умереть, – и добавил, – в ящике.

Кирилл невероятным своим наитием догнал, что и он достоин последнего слова. – Ы-ы-ы. Правильно. Корягой-мореходом не попотчуешься. – Много говорящим жестом рвёт тельник и смотрит в бинокль. – Ы-ы! Нате вам, выкусите! В тот день волнительно сделалось на душе Валентины Никифоровны. Сама, не зная почто, задумала убедиться в благополучии отданного в хорошие руки. Успех его раскрытых талантов на публике влёгкую допускала. Само собой возникшую дружбу между ним и главным Дуровым. Славные оба такие, способные. Кто бы сомневался?!

А вот ей средь выставленных экспонатов уюта вроде, скучно уже казалось. Не из того она поколения, чтоб в мещанстве взять да утопиться чугунной сковородкой. Как здорово недавно ещё протекало время! Попенять и тут же милость явить – это же глоток женского востребованного счастья!

Приплыли, значит. Что сейчас у неё? Парни с задатками в отца ничуть не огорчают. Обязательнейший Александрович через два дня на третий шлёт приветную радиограмму.

«Во. Нужных испытывающих терпение коллизий нету. Косматый ералашник, идеально подходивший под скорые разборки, в цирковые артисты подался. До чего ты дожила, Валентина», – так и хочется банально себя кольнуть».

Чуть медленней стрелы из лука прибежал с уроков Серёжка. От прозрачного намёка:

– Не посетить ли нашего Кирилку? – вознёся до небес.

– Представь, мамочка, сам о том думал, потому пятёру по математике уступил другому.

– О, благородный мой! Митю ждать не будем. Наверняка какой-нибудь девчонке с Костромского портфель несёт.

По кульку гостинчиков в руки – и на Павлиновку. Пересекли улицу с неприятнейшим досель названием Карла Маркса.

Поперёд их, почти вплотную, фасад цирка. Тут и начались неожиданные проблемы. Вахтёр возле служебной двери никак не мог взять в толк, зачем, собственно, пожаловали.

Допенькав, что волевая дамочка с рослым пацаном не отстанут, позвонил кому-то по телефону. Затем ещё кому-то и, наконец, подобрел, дубовато осклабился.

– Ваш Кирилл находится в карантине. Видно, продуло его малость на сквознячке. Разрешили тока на несколько минуток проведать болящего.

Внутренности здания были плохо освещёны, мрачноваты, запашисты. Изъяснить по-интеллигентному: пахло понятно чем. Ни одного из знаменитых Дуровых, с чужих слов, на месте не оказалось. Скучающий помощник шталмейстера любезно вызвался пойти к обезьянкам. Конечно же, на условиях, как смолвились.

Оценив неподготовленность наивных проведывателей, стал заранее виниться. В смысле: «Сами понимаете, гастрольное бытьё, скученность, нормальной обстановки и в нашем московском нет». Не успел договорить: «С провинциальных-то цирков чего взять?» – подошли. Те, кто был при кульках с гостинцами, остолбенели в сильнейшем потрясении.

Видят ряд грубых узких ящиков с ручками для перетаски.

Из каждого высовывалась затравленная мордочка и лапка, словно подавали апелляцию о пересмотре пожизненного срока. Как никто разбирающиеся в людях, все сразу сорвались на гвалт и визг: и-и-и! Посмотрите-ка, в чём нас держат! И-и! Издеваются разно!

Во втором ряду тянул к ним лапочку, узнавши своих близких, Кирилка. А вот Никифоровне и Серёжке с трудом верилось, что тщедушный, покрытый грязной слизью, пытающийся обнаружить голосок, – их бойкий домашний красавчик.

Всё ж они поняли его: «Ы-ы. Мама Валечка, скажи папе, где я и чё со мной сделали».

– Ой, победная моя головушка. Мы выручим, выручим тебя! Нако поешь, поешь родненький.

Кирилка выбрал сушённую чёрносливку. Но не в рот положил, – в кулачке сжал неким чудесным талисманом из прошлого.

– Ы-ы-ы. Раздай всё, мама Валя. Им-то долгонько мучаться.

Обещайте папе рассказать. Ы-ы. Ну, что ли, прощайте.

Склонил мордочку, будто сам