Пушкин и другие флотские. Морские рассказы - Виктор Красильников

словно разобравшись по оценённости. Первыми от преподавателя располагались Маша с Филей, улыбчивым симпатичным пареньком с ясными голубыми глазами. Бывают канонические лица, какие представляются художникам, в русских народных сказках. Вот почему носил Витя Чурносов необидное второе имя. За спиною Машки – Вова Бороздин, он же Повар, сельский кормилец наш, тихий, весь в себе. С ним сидел Зеленин – непосредственный в словах и поступках мальчишка, очень способный на дружбу. По национальности татарин, хотя русоволос и лицом светел. Малейшая несправедливость вызывала в нём гордую вспыльчивость. Неважно, за себя ли надо постоять или за другого. Поэтому кличка звучала, как восточный титул – Бек. Подлинное имя его Абдулла. Только мы никогда им не пользовались. Никаким образом не обыгрывая, приняв Бека за равного.

Далее следовали Дудулатов с Бобом. Не раз мастер пытался склонить Владимира, имевшего задатки атамана, на свою сторону. Только желанных ключей от группы не получил. Вовка и так рос без матери, а тут ещё мелкая месть. Она страшна тем, что рождает бумаги, способные губить. Стрельба по своим – до сих пор увлекательное занятие в отечестве. От жабьих характеристик классного, верного парня рано не стало.

Дима Шестаков – со мной. Ещё на картошке имел Димок промах высказать несколько осмеянных мыслей. Видимо, насмотревшись на непросыхающего отчима, вовсе не терпел алкоголя. Держался всегда немного наособицу – вот и стал Шалюком.

Прошедший все проверки, нескромно сказать, я был в авторитете. Это путало жестоких насмешников. Не понятый многими, Димок сострадал мне после «наездов» мастера. Поставит торчком половину обложки тетради, посопит, что-то чиркая, и подсунет ужасно смешное.

Узнаваемый Пьер то буйствовал в борделе, то делил «по чесняку» курсантские котлеты. Составился сериал, где он в немыслимых прикидах беспредельничал на «Шарелес». В другом, счастливо дожив до старости, с лжедьячками потрошил ночных прохожих между кладбищем и Кемским посёлком.

Рисунки передавались вперёд-назад, подвергаясь дорисовке. С легкой Диминой руки никто всерьёз Петровича не воспринимал. Замечания и даже разносы его отскакивали от юных голов горохом без выводов. Мир потешных картинок с безбашенным бывшим кумиром заслонил мир действительный, где возмездие за пофигизм неотвратимо.

Не знаю сам, как проснулся во мне дар, навлёкший немилость начальства. Каюсь, увлекался, беря под адвокатскую защиту всякие проделки, оправдывая извечное желание пацанов выбрать слабину до предела. Шла ли группа без ремней на шинелях, задержалась ли на базаре, следуя к физо, перепробовав семечки у каждой бабки, создала ли вопящую пробку в дверях «кормушки», – отвечал меньше всего старшина.

Вышедший ростом и лицом Славик эффектно отдавал рапорты на линейках и на строевых занятиях перед кумачовыми праздниками. У меня же получалось оправдывать неоправдываемое. Это, разумеется, сталкивало с Пьером лбами. Что называется, искры летели.

Лысков со старшиной сидели сзади нас. Саньке нравилось производить впечатление по-всякому. Так, на подкладке шинели и бушлата вывел он известным способом: «ЛАУ э/м 3-я рота». На танцах в ДК вешал с краю форменную гордость читаемой стороной. Ровно четверть девиц в зале млели от перспективного симпотного Александра.

А наступит понедельник – вместо Констаниновского дворца[42] идёт к братии попроще. Низкое деревянное крылечко, раздёрганная дверь. Теперь он настоящий. Наш!

На второй колонке от середины – Толик с тёзкою Карелиным, которому, кроме физкультуры, ничего не давалось. Может оттого, что «кочегар», если не шуршал чем нибудь, то шарил под столом иль трёкал на вольную тему. Словом, совсем не походил на прежнего стеснительного Толика у печки. Умудряясь везде и всюду, вставлять пять своих копеек.

Костя Хромцов и Валера Зайцев, приметная пара по росту и плечам, особо не огорчали Петровича. Костик, по легенде, раздуваемой нами, – король Маймаксы, а «четырки» подавно. Впаривалось это тому, кто начинал борзеть. Хромцов с удовольствием купался в славе. По-шпански совал руки в карманы и разглядывал отвязного отрока, как червяка из яблока. – Видел бы его финочку, – шептал кто-нибудь из наших для полноты образа. После передавалось: «Не понравился ты Константину».

Зайцев проживал в заречной деревне Острова. Гены поморских поколений наградили его сильными толстыми пальцами, круглой крепкой башкой. Каждый её предмет держался с запасом прочности. Валера любил бесхитростные рассказы про охоту, значившую много в его жизни. Стоило главному по розыгрышам Лыскову крикнуть с особым дрожанием в голосе: «Валера, утки!», – как тот запрокидывал голову к небу, (потолку) подчиняясь власти промыслового греха.

С кем-то из 7-й моторной сидел, возвышаясь, наш пятнадцатый Валя Каркавцев. Прозванный «батей» за добродушие, дородность и хоть с юношеским пухом, но взрослое лицо. Жил он у родственников, где-то на окраинах 2-го лесозавода. На городской трамвай с занятий обычно шествовали вчетвером: Каркавцев с Карелиным и, чуть поотстав, я с Орловым. Так щадили маленького Толика от роли сыночка.

После встретиться с батею не доводилось. Кто-то из счастливых сказал, что видел его через год после выпуска в серьёзной фетровой шляпе и таком же унылом плаще. Может, не прав, но мне жаль рано взрослеющих людей. Великану выпала нелепая судьба: следуя нищим пешедралом по загранке, упасть на раскалённый асфальт с остановившимся сердцем…

Состояние полувойны с мастером закончилось благодаря случаю коварным полумиром.

Извиняюсь, тут для ясности надо отмотать к истокам. Ещё в школе, избавив себя от зубрёжки и домашних заданий, стал предаваться переживаниям, извлечённым из книг. Если держать себя под впечатлением дольше, чем перевернёшь последнюю страницу, жди искушения сочинительством. Оно настигло меня в 7-м классе, когда по необъяснимому состоянию души написал стишок про весну. Переписанное без помарок будто жгло, демонически толкнув принести его в редакцию газеты «Правда Севера», располагавшуюся в остатке Гостиных дворов.

Литературный сотрудник, очевидно, любил иметь дело с молодыми дарованиями. Ободряюще и наставительно он проанализировал рифмованный кисель, найдя, что лучше обойтись, подсократив. Особенно удачной счёл последнюю строчку о птицах, несущих привет из свободной Африки. Показалось, видно, свежо и кстати, актуально. Из редакции я летел счастливым, не подозревая, что испытание известностью будет не по плечу и надолго отобьёт охоту творить.

Развернув с нетерпением воскресную газету, к ужасу своему увидел полный титул автора: фамилия, имя, ученик 7-го класса «В» 22-й школы. С предчувствием конца всякой радости проснулся на следующее утро. Слух о прославившем школу достиг всех, и на меня ходили смотреть группами и в одиночку. Учителя же вели себя деликатно – просто молчали. А ведь могли?! Например, Клеопатре Ивановне, красивой женщине, восторженной почитательнице Пушкина, что стоило кольнуть: – Ты, Красильников, лучше бы по предметам подтянулся, чем писать о весне после великих. В довершение из учительской принесли квитанцию денежного перевода на несколько рублей. Тут я