Пушкин и другие флотские. Морские рассказы - Виктор Красильников

совсем раскраснелся. Спасибо Паромскому, который никогда не тушевался, двоечничал без всякого уныния. Сносил даже обидное удивление педагогов о полной антиподобности старшему брату – золотому медалисту. Плохиш, воскрешая меня, взял под локоть: – Чудак, тут не стесняться, а набычиться надо. Пошли получать. Гонорар прокутили, то есть оставили в буфете киношки «Север».

Новые пробы пера наученно стал прятать в нижний ящик комода. Коварная судьба подстерегла с неожиданной стороны – за тихим рисованием. Мастерство оттачивал на артистках, роскошно смотревшихся со страниц журнала «Советский экран». Помню, как искал по всем изданиям выразительные лица и ждал воскресного утра, чтобы при дневном свете успеть закончить карандашный портретик. По своей стеснительности работать живьём не мог. Единственное исключение – отец.

Брался по фотографиям воссоздать и милый образ для лучших приятелей.

Донеслось это какими-то путями до Анатолия Петровича. Не подозревая, что может стрястись, он поручил мне оформить «выдающуюся» стенгазету 6-й моторной к 23 февраля. Даже выделил два дня от практики судоремонта на «Татарии».

Как подрядчик, от которого ожидают нечто, я мог ставить условия. Одно подсказал Зеленин: взять его в помощники. Тогда Бек был захвачен модной песней «Опять от меня сбежала последняя электричка». Жизнь торопила певца в темпе этого шлягера. На одном месте больше пяти минут живчик сидеть не мог. Явившись ко мне домой, попил с нами чаю и по-собачьи посмотрел на дверь. Пришлось отпустить. Радостный и благодарный, помчался он через реку в Кегостров, где жила его симпатия. Сам же я, вздохнув, принялся за любимые карандаши.

Чтобы подать всё эффектно с подгонкой к дате, изобразил актрису Инну Гулая в комиссарской кожанке. Юная, вдохновлённая героиня удалась сразу. Нежные девичьи пальчики драматично сжимали рукоятку нагана. На втором плане – очень надёжного вида солдат и пара киношных матросов в бескозырках с гвардейскими лентами. Захваченный куражом творчества, опять куда-то отлетал. После обязательной статьи о славном пути Советской армии должны следовать темы из жизни группы. Так как мой помощник догонял не существующие в Архангельске электрички, я и за это взялся.

К тому времени Петрович, видя тщетность своих попыток выправить нас, дожал требовательность. Такое стало ой как сказываться на нашем существовании.

Писать пустое и бодренькое не допускала совесть. Меня понесло на реализм и суровую правду. Из заметки выходило, что всё бы было хорошо, если бы не излишнее опекунство мастера, который педагогику подменил диктатом.

Утром, развернув ватман, проверил впечатление от содеянного. Знакомое чувство конца всякой радости вошло в душу.

Явившись в училище, показываю стенгазету ребятам. Вскипает стихийное обсуждение. На автора глядят с тем восхищением, с каким древние провожали погибать за веру. Броско оформленную бумажную бомбочку почётно выносят и прикрепляют к стене коридора линкорные друзья. Вид у них, помнится, был поавантажнее рисованных братков. Газету облепили. Мы держимся поодаль, пожиная успех в критике неистовой во всём 6-й.

На третьей перемене стенка хранила лишь следы конторских кнопок. Кто снял праздничный выпуск, осталось тайной. Пьер подозрительно подобрел и даже снисходил до редких шуток. За замечательные даты стал отвечать Филя. Ему удавались и яркость подачи, и никого лично не задевающие писания.

Отныне я мог считать свою характеристику, которая требуется на визу, совершенно определившейся в голове Петровича. Как определилась она для крутых и Боба, вмешавшегося в драку с кольями. Деревенское развлечение потянуло условно год по суду.

Толик Карелин, с незадавшейся учёбой, присоединялся к неплохой в сущности компании. Если чуть срисовать у маэстро Глюка, воскликнули бы: Вот такая выходила для нас соломбальская Офигения.

Всё другое обстояло прекрасно. Порыв к лучшему и у начальства имелся. Слесарные занятия давно притерпелись.

Освоили не только молотки, пассатижи, кронциркули, но и ключи от жилья, известно от чего часто теряемые мастерами и их приятелями. Мои тиски стояли рядом с Димиными, и это сказывалось на результатах.

От отца, спившегося первоклассного заводского слесаря, Дима унаследовал лёгкость и точность в работе с металлом. Успевал ставить рекорды по времени и качеству и в то же время курировал моё изделие.

Однажды в сопровождении завуча вошёл фотограф со всеми причиндалами, что таскают только профи. Петровичу объяснили всю важность снимка, который пойдёт на областную выставку и, возможно, потом в Москву. – Ну, кого будем снимать? Пьер уставился на треногу, как на нечто несусветное. По лицу читалось: идёт неравная борьба правды и соцлака. – Славу Тюрикова. Тотчас нашёлся новый синий халат и такой же берет. Старшину поставили под большой свет, дали в руки штангель и детальку. Фотограф навёл лучший ракурс. Блеснула вспышка. Ответственный снимок состоялся. Удачное лицо и удачная работа принадлежали разным паренькам. Выбор остался на совести Пьера. От такого предметного урока что-то выключилось в сознании навсегда.

В мечтах мы торопили весну, которая узнавалась в те времена по грачиным новосельям на старых высоких тополях и берёзах. А дальше лето желанное. Не представить: целый месяц отдыха! Самостоятельная плавательская практика куталась в волшебный туман.

Пока же напрягали шариковые ручки. Стержни у них по многу раз заправлялись кустарной блёклой дрянью. Лишь у Лыскова оригинальное «новьё». Брат в море ходит! Одна у него шестипастиковая – разных цветов. На другой – девушки в купальниках. Наклонит чуть – разденутся. Оказывается, на Западе чего только нет.

Три окна на южной стороне уже балуют солнышком кабинет ТУС. Теория устройства судна для нас отличается от преподаваемой в высших морских училищах. Там могут рассчитывать винт от мощности двигателя и пр. Нам же достаточно иметь понятия о продольном и поперечном наборе корпуса, дельных вещах и типах рулевых устройств.

Отчётливей все знают, что такое пиллерс. Это и стойка между палубами, и сам преподаватель предмета – высокий подтянутый шатен. Характерно держится: безукоризненно прямо. Каким-то странным образом обходится без наклона головы, рассматривая старания курсанта Орлова у доски.

До сих пор не стёрла память первое определение, с которым он познакомил нас: «Судно – это сложное инженерно-техническое сооружение, способное держаться на воде и перемещаться по ней».

Сие подтвердила жизнь и работа на этой навороченной сложности на ходу среди волн и штилей. Само собой, на якорных стоянках с главным двигателем в постоянной готовности и даже у причала с заведёнными за кнехты продольными концами и шпрингами.

Нам нравилась вежливая строгость бывшего штурмана. После его урока на матерящегося могли посмотреть как на убогого. С годами забылось имя с отчеством. Просто Пиллерс, зато с полным уважением. Той старой морской культуры «дети рока» на флоте не застали. Однако соприкоснулся с ней, преподанной морским джентльменом, каждый…

В стране иногда случаются объединяющие