Пушкин и другие флотские. Морские рассказы - Виктор Красильников

в надежде сохранить пароход и груз. Только с совсем захлёбывающихся судов прыгали в ледяную воду. В караване последним шансом на жизнь тусовался тральщик с выкинутой за борт спасательной сетью.

Нередко встречали врага в одиночку. По северным морям носило шлюпки с мертвецами. Жуткие видения «сгоняли с резьбы» нервы живых.

Настоящим дыханием смерти веяло у Норвегии. Каждое утро там повторялось по нарастающей. Преодолев на высоте зубцы Лофотен, к дымкам пароходов на горизонте устремлялись бомберы. Презирая плотную завесу огня, асы выходили на прицельное пике. Ведь потопленный транспорт с грузом мог стоить целой дивизии.

Низко над волнами неслись торпедоносцы с рисованными ведьмами на «сигарах». Вспыхивали спичками прошитые очередями самолёты. Утробно рвались паровые котлы трампов, скрывшихся под водой. Буханье и клёкот сотен раскалённых стволов. Огонь, дым, разрывы. По-русски – ад кромешный. «Холодный угол ада», – заточенно выразятся британцы…

Из уважения к пацанам, пароходские расчехляли зенитные «эрликоны». Смотрите, дескать, чем воюем. Хороши «трясучки»! – А почему вы так их называете? – не утерпит и спросит восхищённый оружием ремеслушник. – Хмы, умный. Когда из него «поливаешь», руки от отдачи двух стволов ходят ходуном. Валяй ещё вопросы.

Некоторые моряки учились владеть скорострелками на недельных курсах в английских портах. Почему-то способность быстро схватывать наблюдалась у кочегаров. И в боевом применении навыков всех твёрже держались они.

Преподаватели из «папочкиной армии» (сами англичане прозвали) особо выделяли их. Завидят только отличительную хватку. – А ю фаермен? – Ес, – рубит владетель личной лопаты. Тогда расплывались: – Соу-соу, гуд. Получали нечто вроде дипломов со львами и короною.

(В 47-м бравые наводчики порвут, чем гордились. Ни с того ни с сего допишут в шпионские списки. В «сером» доме не отнекаешься).

Фартило с того ученья Ю-88 завалить. Даже подбитый гад был опасен до самой последней своей секунды. Особо когда по косой над пароходом проносился. Вспоротые топливные баки плескали горящее топливо на палубу. Огненный шар прокатывался по ней, обдавая расчёты. Михаил Васильевич достаёт сигарету и начинает слегка прокатывать её тремя пальцами. Значит, вот-вот конец уроку. Всё же продолжает. – Чтоб вы не впечатлились всего лишь эпизодами, скажу: союзники тянули кота за хвост. Знали – кровью умываемся, однако сладенько желали драться до последнего русского солдата. Своих-то для конца мирового побоища берегли. Второй фронт открыли женщины и мальчики наши. С таким утверждением мне жить и помереть нестыдно.

Возвращались с работы под звёздным небом, другого освещения никто не желал. Городские – напрямик по льду Кузнечихи. Местные пропадали из виду в улочках заводской сторонки.

В полушубке мне, согревшемуся, заморённому, удавался тихий ход.

Думалось: «Ну, в германскую на благородстве подловили и втянули. А в эту?» Ничего не сходилось. Только все в победу верили. На страшно жестокую цену за неё были согласны. Раз причудилось: соборные колокола плачуще прозвонили. – Господи, наверно, и за это…

Рассказ так силён и правдив, что удерживает нас за столами. В коридорах и на лестницах радостный гвалт, улюлюканье, свист и топот сотен пар башмаков. – Ну, дорогие мои долобанушки, на время попрощаемся, – говорит Михаил Васильевич с грустной улыбкой. С неуловимым переходом настроения и мимикой лица, по этикету старины, добавляет: – Ваш покорный слуга, примите уверения. И не без комизма, отдаёт полупоклон 6-й, затем 7-й моторной. Вскакиваем с мест и вкопанно стоим благодарные на всю жизнь. Он делано сердито машет рукой. Тихими, отрешёнными выходим в опустевший коридор…

Теперь понимаю, кто вылепил нас. Размочить и переделать заново было бы трудом напрасным.

Как всегда, подъезжая к Гайдара, прощаюсь с батей и То-лянами. Жмём чуть дольше руки и говорим какие-то весёлые слова. От остановки до дому иду нарочно медленно, начиная чувствовать всю предстоящую пустоту выстраданного отдыха. У дверей настроение облекается в мысль о скоротечности любой долго ожидаемой радости. И как-то совсем опечаленно тянусь пальцами к козырьку третьей в группе по эффектности «мицы», словно снимаю её по совсем уж трагическому поводу.

Через пару дней вошёл во вкус ничегонеделания. Пошло чтение книг и время мечтаний. Шататься по улицам не хотелось. Отчасти это объяснялось отсутствием белой нейлоновой рубахи и остроносых чёрных туфель, бывших в страшной моде. Скучание научился воспринимать как копилку души, закрытой по ненужности.

В родственных связях был не обижен, имея пять тётушек и гораздо более двоюродных братьев и сестёр, которых манерно величал кузенами и кузинами. Больше всех располагал свободою для общения и тяготел ко мне Вадим. За его плечами осталась четырёхлетняя служба акустиком на подлодках.

Возвратясь к своей прежней работе токаря на заводике Металлоизделий, нашёл её неинтересной, подумывая о другой.

В личной жизни у кузена не ладилось с предметом любви. Всё не находился отчего-то. Поэтому уйма свободного времени братца, чтоб совсем не пропала даром, обрушилась на меня. Лестное предложение составить компанию бывалому парню, к тому же обладающему всем набором тогдашней стильности, принял я без колебаний.

Приятные сами по себе летние вечера наполнились тем, что Вадик называл «прошвырнуться». Чаще отправлялись на набережную, где гулять у Двины особенно в кайф. Или же сидели на скамейках в Гагаринском старом парке среди сплошных зелёных стенок из кустов акаций. Такая уединённость поощряла к раскованности. Мы позволяли себе отпускать шуточки, которые парировали некоторые проходящие симпатяжки. Тут же резвилась шпана с Поморской – стиляги и задиры. Их ещё больше устраивала непросматриваемость. То и дело от Соловецкого бакалейного магазина прибывали дяди со стеклянным реквизитом, затаиваясь в зелёнке.

Щиплющая воображение криминальность обстановки и душистость жёлтых цветков акаций нравились нам так, что сидели и сидели. Вадим, растёкшись по изгибам скамейки, излишне часто курил, наверное, тем самым утверждался. Рождённый в голодном Архангельске в 42-м, не вышел ростом, зато у него получалось добирать в другом.

В выходные кузен заявлялся днём, и я заранее знал, что последует за этим. Улыбчиво поздоровавшись, он дипломатично справлялся о здоровье родителей, вешал на спинку стула пиджак. Наконец усаживался, заговорщицки подмигнув мне. Разговор на бытовые темы шёл кое-как с полчаса до полного исчерпания. Тогда и возникала роковая пауза, после коей гость извлекал мятую пятёрку, голосовательно ставя вопрос:

– А не потратить ли её для аппетита? Момент выбирался поразительно встык поспеванию обеда на кухне, всегда отмечаемому за вкусность домашними похвалами. Отец поспешным одобрением старого вояки соглашался с идеей. Я тоже, пусть и с внутренней неохотой, изображал несомненную полезность задуманного. Мамушке Клавдии Николаевне, в чём-то командирской, не хватало твёрдости для отказа. Бутылочка и впрямь празднично оживляла опустошение тарелок. Понятно, кто летел в ближайший «Спутник».

– Бедные солдаты, как они водку пьют?! – восклицал после первой стопки старый