Пушкин и другие флотские. Морские рассказы - Виктор Красильников

Вскоре река отработала своё. Теперь её широкую водную гладь скрывает ледяная шуга. Вслед за «Ракетами» на подводных крыльях встают в отстой старики «Балхаш» и нашенский, многочисленные МО, но ещё ходят молоковозы. На одном из них, не имеющих в штате рядовых должностей, и довершили с Валерой практику.

На «жёлтом» с носовой и кормовой молочными цистернами успели сделать только один рабочий рейс. Начало морозить по-серьёзному. Вахты проводили не на удобном диванчике рубки, а в тесном машинном отделении, где имелся котёл-печурка, топимый углём. Тяга скверная, и дым шёл частью в машину, от чего щекотало в носу, слезило и ело до красноты глаза. Гораздо ужаснее было представить нечаянно погасшую нашу кочегарку и угробленный из-за этого двигатель «Шкода». Кроме того, пусковой баллон травил, а так как компрессор навесной, приходилось за ночь разок гонять «чеха» на малых оборотах, поднимая давление воздуха.

Являясь утром на вахту, заставал Валеру с забавным чертячьим лицом и сам, конечно же, бывал не краше.

В плановом соцхозяйстве случилось ЧП: в нескольких колхозах скисала без вывоза сметана. Наш «молочник» на вахте Зайцева послали спасать положение. Погода подыграла, чуть потеплело. Героический рейс прошёл успешно. Они заставили почти всю палубу здоровенными флягами и с шуршанием неокрепшего льда вдоль бортов вернулись к своему причалу. Валерушка встретил меня не чумазым, как раньше, а имеющим вид приготовившегося основательно пообедать. Глаза его плутовато щурились, толстые губы причмокивали, выдавая хозяина с головой. Оказывается, при взятии пробы была забракована одна из фляг, и Валера уже несколько раз подходил к ней котом, оспаривая поспешное заключение девчонки-лаборантки.

Восхищало в сметане то, что поставленная в её гущу столовая ложка превращалась в мачту без намерения завалиться. Явление само по себе совершенно незнакомое людям, привыкшим к сметане магазинской.

На помощь уничтожения недоброкачественного продукта пришла созванная нами вся практикантская братия. Как гости, понимающие в этикете, парни снизошли до скромной пробы. Мой же сменщик, забыв о намерении поехать домой, отправлял благодушно в рот ложку за ложкой. После двенадцати Валерушку одолела сонливость, и до вечера он намертво подмял пружины каютного дивана. Проснувшись, машинально подкрепился всё той же сметанкой. Тяжело вздохнув о том, что не позволит себе отдыха из-за срочняка переписки отчёта, затопал по деревянному причалу Пригородки.

Воспользовавшись тем, что температура плюсовая, я ушел в рубку и, как единственный оставшийся на борту, удобно расположился в протёртом креслице для бдительного вахтенного обозрения. Перед глазами у меня, чуть влево, за крепкой изгородью – пассажирские кассы и вечно заполненная не совсем городскими и чисто деревенскими жителями площадка. От скуки и на её смотреть можно. Чем не сцена театра, где топчется массовка? Занавес не опускается с раннего утра до ночи. По более выделяющимся можно провести биноклем, приблизив не только человека, но и все видимые дела его и даже настроение.

Вот стоит колоритная бабка со свисающими, как после ярмарки времён Некрасова, ожерельями из сушки. Белыми пухлыми кольцами полны и две сетки. Сегодня ещё ходят редкие МО, и, значит, это и есть самая большая её удача у порога зимы.

Перевожу окуляры на интересную, мёрзнущую жертвой моды молодуху. Вдруг в них прямо-таки заскакивает и подаётся крупным планом ни с кем не спутываемый Зайцев. Он неестественной трусцой направляется к проходу на причалы, широкое лицо его испуганно-серьёзно. Видно, что для него путь возвращения словно последняя надежда. Только с чего бы? Дверь прохода оказывается запертой. Валерушка обречённым узником повисает руками на её стальных прутьях. Один из последних дней на переписку явно пропал. Находится билетная котролёрша. Мореман плетётся на «молочник» и, как только попадает на борт, скрывается в гальюне.

Постиравшись и обсушившись, в роли подвахтенного, он проводит остаток вечера со мной. От этого делается веселей. Я вообще расположен к добродушному крепкому творению природы. Хорошо думать, что есть такие на Руси, и пока они с нами, и Русь есть. И никакие мы не химерные советские или ещё как нас сверху назовут. Мы – русские. Пусть бываем смешны, невезучи, не в чести даже у малого своего начальства.

А случись набатная беда, кого пошлют на новое поле Куликово от моря до моря? Нас, русских, вот таких. И в прошлую великую войну генералы перед прорывами требовали пополнения только русскими. Другие переть на пулемёты MG-8, прозванные косилками Гитлера, не годились. Так-то!

После пяти рассказов, начинаемых со сбора на охоту, Валера сникает. Уже в дремоте без всякой связи признаёт:

– А сметана-то, Витёк, точно ведь того, несвежая. Вскоре всем маленьким экипажем участвуем в переходе «жёлтого» в Затон, куда успел перебежать весь агентский флот. Швартуемся с краю «великой армады» больше по привычке, чем по необходимости. Пробитый канал за нами сразу схватывается морозцем. От негреющего солнышка по перевёрнутым, шлифованным водою кускам льда пляшут весёлые голубые блики. Все спускаемся в машинное отделение. Успокоенная «Шкода» на стопе чихает открытыми индикаторными клапанами. В наступившей темноте и тишине слышен удаляющийся шелест винта, помогавшего нам буксира.

Подключились к освещению с берега. Два гибридных механика принялись сливать воду из системы охлаждения. Мы же занялись самым неприятным из программы разоружения: чисткой и засушкой льял. Слово «разоружение», сказанное кем-то первым в шутку, давно прижилось у нервных речников. На «Коммунаре» нам уже довелось постичь его смысл. Там за три дня, излазив всё, что находилось ниже паёл, не посчитали такую работу трудной. На «старике» были довольно широкие льяльные шпации. Даже Валерушка лесным мишкой в обжитой берлоге свободно ворочался в них.

Теперь всё обстояло иначе: шпации узкие, в них жутко холодно и склизко, сыро. Днищевые листы пропустили через свои миллиметры стылость реки, которую острее всех чувствовали наши красные пальцы, извлекая из льял когда-то обронённое. Воду с плёнкой масла и соляры примитивно удаляли тряпками, промакивая их и отжимая. Тоже нужно было сделать и под молочными цистернами.

Несмотря на наше старание, работа подвигалась медленно. Капитан, суетный пятидесятилетний бодрячок, и два его помощника, предпочитавшие зваться механиками, лишь торопили и слонялись в рубке. Им, как всяким верхоглядам, казалось, что мы недостаточно сноровисто, да и не так выполняем простое, лёгкое дело.

Если мне ползать в них куда ни шло, то Валере совсем приходилось плохо. Бедный богатырь, лишённый в тесноте поворотливости, жалобно кряхтел, втискиваясь боком в подобные щели. То, что он сносил всё это, объяснял настоящим его поморским характером, извечной