Пушкин и другие флотские. Морские рассказы - Виктор Красильников

Ребята после лета в порту уйдут в армию, меня же засолят огурцом – раз батя на войне калеченный. Единственного сына у таких под ружьё не берут.

Грустно мне. Минор исходит от имени Любочка, которое часто повторяю про себя.

Писать письмо по чувству – решил, нельзя. Порядочней будет, если нынешнее малое, посильное опишу как неудачник, способный погубить любую судьбу. Так против сердца сделал и, конечно, не получил ответа.

Мне нравилось, как держатся истинные соломбальцы, идущие на дно. Дудулатов с Лысковым оставались весёлыми, беспечными, не ища пьеровской милости. Наверное, так ведут себя настоящие мужчины, когда палуба уходит из под ног, а спасательных нагрудников на всех не хватает. Редко встречал на судах потомственных соломбальцев. Не рассмотрели, кому полагалось, за мальчишеской бравадой, вобравшей сдуваемую пену ложной романтики, будущих моряков самой высокой пробы.

Не может прятать неудач лишь Толик Карелин. Достаточно Кочегару на что-то переключиться, начинает переживать. Бобрик короткой стрижки охватит ладонями и давай ерошить. Взгляд же спортсмена упирался в доску, будто на планку недоступной высоты.

Боря Урпин c поморским характером предков сидит спокойно, иногда оборачивается, желая увидеть новое Димкино творение. Боб всё тот же самый. Такой может годами ждать смены погоды от судьбы. В этом мудрость отважных северных мужичков, добиравшихся под паруском игрушечных для моря кочах и карбасах до Груманта и Мангазеи. Бог знает – до какой ещё дали.

Так и сидит пятёрочка до звонка. Проходят не нужные никому из нас урок за уроком. Дни, как положено, отдаляли одно и приближали другое.

Седьмая моторная тоже несла потери и даже лишилась старшины. Бойкий парень с тонким девичьим профилем «шалил» на Комсомольской. (Впрямь та улица оказалась выдающейся. Больше бы ей пристало именоваться Шпанской.

Столько на ней выросло не чтящих Уголовный кодекс! И знаменитый взорванный Привалов из её подворотен). Наш, начав с озорства, дошёл до потрошения карманов. На вечерних инкассаторов действовал романтический воровской флёр.

Сам момент изъятия денежек был только точкой в долгой, приятно щекочущей нервы охоте. Да, обобранные ими выглядели малосимпатично, этакими вечными носителями водочного перегара. Бичи своих семейств, быть может вылеченные страхом, стали приносить засветло домой авансы и получки. Но закон не принимает подобных рассуждений. Блондинистый Сашок попал в колонию. Очень пожалели мы заплаканную интеллигентную маму, пришедшую в училище за документами. Он был у неё один и как свет в окошке.

Пофигисты Полянский и Корельский поплатились за шалости. Многочисленные яркие проделки уже не поддавались запоминанию. Мастер 7-й, простоватый, тихий, поставил на них педагогический крест. Парни про то знали прекрасно. Потому рулили к армейской службе, развивая себя только физически. В Корельском угадывался большой артист, что вредило ему во всём. Даже наш славный, любимый Михаил Васильевич, видя бесконечно меняющееся невесть в каких облаках театральное Колькино лицо, указывал таланту на дверь. Колян вставал непонятым трагиком и с достоинством удалялся точно за кулисы.

Щепетильность М.В. в вопросах «Он и мы» была легендарной. Все выпуски, начиная от довоенного, её испытали. Примеров тьма.

Довелось одному долобанушке ответить невпопад. Что ж, бывает. Тем боле отрок отхватить залётную пару подготовился.

– Случайно не сын ли ты Федора Лукича? Юный Фёдрыч кивнул с затаённой надеждой на три шара.

– Ну, тогда садись. С батею твоим водили неразлейное компанство. «Уф, пронесло» – выдыхает, Витька. Стикала уже решающая минута. И ничего! М.В. к доске повернулся. Начертил часть двигателя в разрезе. Вот-вот к объяснительной части приступит. А первым делом внезапно говорит:

– Двойка тебе Фролов. Со всем искренним моим к Фёдору Лукичу почтением.

Как в давнишнем случае, так и с гэпэтеушным Гамлетом, начинает излагать преимущество крейцкопфного двигателя пред тронковым или что-то в этом роде.

Останется немного времени до звонка – последует самое интересное. Незабвенный учитель пройдётся вдоль доски, обведёт нас прищуренным, насмешливым взглядом. Такая сознательная тишина воцарится! На какую тему сейчас просветит?

Замрёт мальчишеское сердце, чтоб лучше вобрать интереснейший опыт жизни, меткие суждения.

– Смотрите, смотрите: Сталина показывают! О-о-о! Природным комиком М.В. скроил одну из наших похожих рожиц. И тут же сделался серьёзным. Многие смекнули: это о недавнем военном киносериале. Некоторые даже режиссёра назвали бы – Озеров. Потрясно снял, ничего не скажешь.

«На вашей даже памяти: при Хрущёве генералиссимуса ругали. Такой-сякой. Самое отвратное: палач собственного народа. Правда, тут же оговориться надо. Грузин он любил и берёг, потому что сам из них. Не жаловал другой – доставшийся ему русский народ. Больше всего живого державного наследства духа опасался, но и править без него не получалось.

В 41-м, как немцы проломили границы, тиран опростел. Никакие комкричалки уже не годились. Упёртый атеист от безысходности к братьям и сёстрам воззвал. С разбуженной русской жертвенной отвагой выиграл великую войну. Уточнилиcь цифры потерь, – остолбенение нашло. Последний цвет долготерпеливой нации полёг. Лишь это напугало жестокого Иосифа. Стал он давать потихоньку послабления.

К каждой весне – снижение цен. Льготы разные. Многодетным матерям почёт. Платить миллиарды по ленд-лизу отказался. Почёл за оскорбительное. В том он прав. До крайности кровью русского и других народов расплатились. Кем, если сказать жестоко, мы были для союзников? Да пушечным мясом. Иначе в европейскую разборку не затащили бы.

И по кривошипно-шатунной логике выходит: Черчилль переиграл Гитлера. Увидел толстяк, что тот по жестокой необходимости задружил с нами. Нестерпя такого, запричитал:

«Как вам не стыдно! И с кем?! С коммунистами! Что стоит ваш «Майн камф»?! Войны на два фронта, как в 14-м году, опасаетесь?

Вери глупо!» Наверняка похвалил за дюнкерски «Стоп-приказ». Мол, гуд рейхсканцлер. Благородный вы наш рыцарь! Не опозорили вконец королевских томми. После проглоченного комплимента, Адольф мир предложил. А тот:

– Э, ноу. Не слова – дела нужны. В Берлине правильно истолковали: «Почему бы нет. Но только после сокрушения России». Само собой: отпущение грехов пред Англией за восточный поход. Когда фюрер подставился, тут-то сэр Черчилль свою главную игру начал.

Наш Иосиф непростительно позже понял. Хоть разбирался в политике весьма здраво. Ну и разведка у него была поставлена будьте нате.

Заполучив козырь победы, на нелюбимое прежде наследство взглянул по другому. Осмысленную духовную связь времён захотел вернуть. А это, долобанушки, не что иное, как семейный альбом народа.

Откуда мы? Зачем живём? Почему огромные, прекрасные земли нам оставлены? Архиважное, выходит, обретение питающих истоков. В почтенных летах прочувствуете, коль тупым пьянством не увлечётесь».

На несколько секунд Михаил Васильевич концертно расслабляет нас. Пучит остекленевшие глаза. Кренит бок неотличимо от завсегдатая соломбальской «шайбы». Снова мастерски притягивает внимание.

Писателям и историкам “брям” сталинское указание: