Пушкин и другие флотские. Морские рассказы - Виктор Красильников

руками мастерового. Или какая-то уголовная сволочь… Нет, допустить такое сердце отказывается. Оно помнит, как тратилась на меня и других Димкина доброта и как мало ему отдавалось взамен. Помнит яркие открытки, купленные им в Александрии на пустячную матросскую валюту. Когда кремлёвцы ввязались в чужую драку, наши подводники одним своим присутствием гасили воинственный пыл «детей Сиона».

Помнит самый дорогой коньяк с нелёгких заработанных денег. Помнит всё, что было по возможностям Димки потом.

В последний училищный год, в конце марта, рисованные потешки на Пьера продолжали служить для нас морфием в крупной жизненной неудаче.

Ещё он взвалил на себя всю мою задолженность по черчению – больше десятка листов. Их требовали выполнять дома по эскизам, сделанным в классе. Взвалил без всякой корысти. Я не просил, но и не сопротивлялся его простоте. И так всегда. Надёжно было его плечо. Дима, Дима…

Странный резкий долгий звонок где-то в середине урока. Освободительная трель делает курсачей раскованными и неуправляемыми. Мы повскакивали с мест. Озадаченный Пиллерс выглядывает в коридор. Там топот и разноголосый гул. Какой-то первогодок кубарем закатывается в кабинет и с противоестественной неуважительностью к «старикам» кричит: – Все на линейку. – И так же быстро исчезает.

Ближе к дверям всегда находится 7-я моторная. Наэлектризованные загадочностью, поджимаем крайних. На короткий миг создаётся затор. Схваченным учебником «король Маймаксы» прокладывает себе путь, предпочитая зрелищно и не так больно бить по единственной несчастной головушке Кочегара.

Вот уже стоят в коридоре безукоризненным строем несколько сот пацанов. Директор, завуч и преподаватели о чём-то говорят в стороне. Лица их необычны, печальны и даже церковны. Во всеобщей тишине только шаги директора Анатолия Васильевича Кузнецова, о котором можно сказать много хорошего. Дойдя до середины строя, он взрывает наше недоумение страшной новостью. – Курсанты, только что по радио объявили о трагической гибели Юрия Гагарина и полковника Серёгина. (Голос от обжигающих слов дрожит и садится). Их жизнь оборвалась во время тренировочного полёта. Наш первый космонавт был… (чудовищное «был» никак не связывается с улыбчивым обаянием национального героя). Глаголы в прошедшем времени резали слух кощунственной несправедливостью. Протестующе их глушила душа. Припоминалось, что и он учился в «ремеслухе» – как и мы ныне. Народней по-нашему некуда. После нескольких минут переживательного молчания возвращаемся к ТУСу и подавленно ждём настоящего звонка. Напишут песню, где будет:…Словно вдоль по Питерской, Питерской, Промчался над землёй…

Да, именно так, с удалью, по-старорусски над всей голубой планетой первым, нашим, – навечно…

Какое-то высокое начальство по Соломбале должно проехаться. Начальство малое озаботилось красивый мелькающий вид создать. Срочно потребовались берёзки покудрявей и достаточно рослые. Точно такие и росли перед училищем, загораживая его от проспекта. Все моторные в белых летних фланках отрядили на это дело. Простое вроде. Выкапывайте, переносите за ограду бывшего старинного морского полуэкипажа. Там через каждые пять метров повелевалось посадить. Будто тут и растут, взгляд радуя.

Деревца, прижившиеся к месту родному, сопротивлялись упорством цепких, длинных корней. По ним рубили чем ни попадя и так и доставляли без надежды на продолжение жизни. Пока же яркие листики на них трепетали, стволы сахарно-нежно белели. Пространство с подобием стадиона и потерянным прежним благородным видом длинного каменного здания с башнею преобразилось.

В партшляпах остались довольны. Через неделю бедняжки пожелтели по-осеннему. Листиками, как слёзками, отплакали и погибли все до единой в упорядоченном своём строю.

Есть во взрослеющих мальчишках похожее на бесчувственность. Этим-то упыри партийные воспользовались. Мы с Беком в паре злополучным тем днём авралили. Ничего стыдного в той работе не находя.

Ему уж не покаяться. А мне ещё не поздно предстать жестоким дуралеем. Хотя бы Абдуллу оправдать. Увлекающийся он был слишком. Мог даже не заметить, на что несколько часов потратили. Ведь опять отчаянно влюбился! Не где-нибудь – на трамвайной остановке… – Ну а теперь концерт. Всегда так на прощание заведено, – изрёк Пьер, став похожим на прежнего кумира. Мы опешили ровно настолько, сколько потребовалось ему времени вытащить из-за занавеса гитару. Вот, значит, почему собрал в актовом зале. Каков злодей!

Анатолий Петрович, более не взглянув ни на кого, ловко прошёлся аккордами по ладам. Узнаваемая печаль потери девушки в синем берете сразила. Все, как тогда на картошке, переменились даже внешне. Противостоять чувственной игре было невозможно. «Дети рока» сдались.

Петь по-настоящему могли только двое: Зеленин и Лысков. Зато каким классным подбором!

Бек – сама азартная струя фонтана. Что за сила гнала её вверх, щедро рассыпаясь, искрила у предела высоты? И всё в ритме, безоглядно, живя на скаку нот.

Лысков, напротив, выразительно сдержан, обаятелен, с задатками разбивателя сердец. Приятнейшее Санькино лицо умело войти в нужный образ. Голос удачно дополнял его достоинства. Действительно, такому верилось, и всякая душа откликалась.

Решили, что во славу шестой Бек споёт свою коронку:…Опять от меня сбежала последняя электричка… Подобрать удачную песню второму взялся Пьер. Найдя нужным заверить: – Не бойтесь, не сплошаем. Нам оставалось только кивнуть головами. – Ещё от вас нужно чтеца, на которого сам укажу. Дудулатов, будь добр, согласись. Прочесть можешь любое на твой выбор.

Такая подмена мастера разразилась потрясением. Мы стояли у края, за которым шаг до прощения. Ведь известно, кто больше страдал от вражды? Пьер покрутил колки гитары под звонкость Бека. Тряхнул по-новомодному семистрункой, отрываясь напропалую, заводя Зеленина: Мы гуляли опять целый вечер с тобой, И опять было этого мало. И опять позвала тебя мама домой. Я метнулся к вокзалу…

Вдруг резко оборвал шальной прилипчивый мотивчик. – А вы чего? До встречи на концерте.

В пятницу ради этого отменили крайний урок для всех групп.

В первом ряду преподаватели, директор Кузнецов, даже старушка библиотекарь. На втором восседают мастера. Пара лычек на форменках давала право сидеть в условном партере.

Ну и мы, не отмеченные талантами, расселись попереживать. Сзади остальные.

Куда мой Димок запропастился? Вот-те раз.

Тут занавес отдёрнули.

На край сцены наигранно весело вышел старшина группы сварщиков, известный под кличкой Фонарь. Точь-в-точь присуждена. Глаза у парня светло-карие, занимающие более, чем полагается места. – Разрешите объявить выпускной концерт! Сказанул так, как, быть может, рубят в эстрадно-цирковом. – Пантомима, – неуверенно понизил громкость, зато далее на всю катушку: – Николай Корельский, 7-я моторная.

Колян в трико и в одних носках изображал странного человека, всюду натыкающегося на невидимую преграду. Кройка рож, отточенная на уроках и в коридорах, была безупречна. Он эффектно с немым вопросом поджимал губы, ища некого выхода. Послушное стройное тело хорошо подчёркивало гиблую роль.

Да. Пановская тонкая штучка требовала немыслимой утончённости. Все напряглись, созревая для этого.