Пушкин и другие флотские. Морские рассказы - Виктор Красильников

товарищем. Пробегаю глазами предложение, вижу покалеченное слово, но молчу, мучась: не найти или выставиться умнее Кольки Ворошилова? Потупившись, отвечаю: – Ошибки не нахожу. – Да это же слово ты целую неделю мог видеть! Тут, должно быть, некий чёртик надоумил: – Виноват, Антонина Александровна, но заборных надписей не читаю. Класс хохотнул. Растерянная учительница только и смогла сказать: – По-твоему, я пишу заборные надписи? Прошла неделя. Та доска, кроме своей гладкой черноты, ничего не выражала. Иногда на ней висела «объява». Потом исчезла вовсе.

Простите, простите за глупую жестокость, Антонина Александровна. Хоть знаю, до Вас уже не донесётся запоздавшее навсегда…

К тому времени между нами в троице установилась полная откровенность, похожая на дружбу. В участии и поддержке больше всех нуждался Вовка Медведков, умудрившийся невероятно запутать свою жизнь. По возрасту он обгонял нас на два года. Жизненные его ошибки имели характер сугубо мужских.

Начинались те не обязывающими пустяками, куда как весело. В одной столовке отпустил шуточку девчонке, стоявшей на раздаче. Конечно же, отметил несомненность произведённого на поварёночку впечатления. Запохаживал, будто случайно, барственно перекинуться словечками. Потом следовали: кино, провожания. Незаметно отношения дошли до оголённости.

Украинские девы любят перемену мест. В Архангельске у Вовкиной пассии не жил никто из многочисленной родни. Это вполне годилось до того дня, как понял: отцовства не избежать. Усложнение дворовому футбольному капитану не подходило. Обидней того, лишало общения с «королями» Поморской улицы, каковым очень гордился. Параллельные романчики тоже бы без вольного часика. Вырывало остаток заплатных рубликов фабричного ученика. На что возмещать расфигаченные стёкла? Киношки, фраерская мелочёвка мячом в аут. Итак вечный трамвайный заяц.

В две комнатёнки с родителями и тремя сестрами привести обзаведения? Да их живую стенку никаким финтом не обойдёшь. Чем оправдаться в неожиданном пополнении семьи? Шоколадного маслица, мол, захотелось. Другой-то правды нет.

Амурный проказник решил спасать себя. Заплаканная хохлушечка вернулась в Жмеринку. А он, как бы отцом-полярником стал. И не лишне про то засекретил, исключая нас – верных переживальщиков. Была ещё тайна, которую оберегал пуще первой. Дело в том, что он полгода нигде не работал. И это когда страна, от части гоня брак, горбилась в напрасном коммунистическом труде! Так уж ею бездарно, по сути предательски, руководили.

Филонщик, сменив ряд тупых работёнок, попал в вакуум расслабления. Нет, тунеядцем по призванию стать не хотел. Просто боялся очередного строгого кадровика, поинтересующегося свободным временем в трудовой книжке. Рассчитывать на что-то подходящее уже не приходилось. – Черт подери, – думал Владимир, – не сдуру ведь бросил. И опять дуть в ту же порванную камеру?!

В молодости проблемы и беды друзей решаются по-мушкетёрски стремительно, как вонзающий выпад шпаги в того, кто против короля.

Посвящённый во всё, я тут же предложил перебиться случайной работой до весны. Зато потом обещал несравненно лучшее. Пришлось нарисовать несколько словесных картинок будущей нашей работы в портофлоте. По ним выходило, как прекрасно на буксире Рюрике сновать туда-сюда по широкой Двине. Как приятен встречный речной ветерок. Про вкуснейший чай, долитый из медного парового кипятильника. Что умение ловко швартоваться или отдавать концы – настоящее древнее мужское дело. А свободные двое суток можно употребить на что угодно. И никаких вдруг. Всегдашняя нехватка матросов заставляет относиться уважительно к любой книжке для записей с печатями.

До моей огорчительной, для кого-то весёлой весны оставалось недолго. Это чувствовалось, не заглядывая в календарь.

Теперь в трудах судоремонта со всеми, кто нисходил до нас, тусовались на узаконенном перекуре. Места на корме с избытком хватало, словно на океанском лайнере. Прогреваемое мартовским солнцем, палубное железо дышало начальным теплом и неистребимым приятным запахом боцманских растительных концов.

Настоящий курильщик при душевно пошедшем разговоре, называемом «травлей», непременно после одной вынет и вторую сигарету. Хватит обменяться всеми пришедшими на ум темами. После чего всё сведётся к последней: о женщинах.

Мы не особо внимали старикам. У нас составился свой кружок с парнями, только закончившими учёбу в Кронштадте. Сняв форму и пользуясь вольностями самостоятельности, мореманы азартно гуляли по воскресеньям на первые их деньги. На любительских фотках они стояли и сидели везде курящие, была в кадре и злодейка бутылочка. Все кронштадтские остались в памяти оторвистами, с приколами позёрства, свойственного переходу от юности к взрослой жизни. Улыбчивые, где-то вы теперь?

Из минут на той палубе помнятся в чистой синеве неба у поворота левого берега Двины купола и белые стены заостровской Сретенской церкви. Она казалась сказочным миражом, чудом, если осознать даль от устья Соломбалки. И слово какое выражала: встреча!

Валерушка, ещё более заматеревший, щурился котом, спрыгнувшим с печки. Намурлыкивал заводное, свежее:…Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла, Вертится быстрей земля…

Ощущение молодой силы, лёгкости дыхания, зоркости глаз бродило в душе весёлой хмелинкой. Хотелось взять и растратить себя на самое трудное и опасное, заплатив за счастье рождения по сумасшедшему счёту. От сумбура чувств появился в тайной тетрадке стишок, лишь отчасти про себя:

Люба, Люба, ты меня забыла, А в округе ранняя весна. Очень музыкально и красиво Обращаются в ручьи снега. На излюбленной соседской крыше Воробьи такой подняли гвалт. Милые, ну чуточку потише, Не вспугните славный месяц март. Захотелось вдруг чего не знаю, Как раскрыться дать своей душе? И всё чаще, Люба, вспоминаю Беспричинно с грустью о тебе. Гордым тяжело просить участья. Напиши, хоть бисером письма, Как ты понимаешь, Люба, счастье? Что тебе навеяла весна? Госы сдав, уйду с друзьями в море, В тот простор, что бесится хмельным. Странное предчувствие такое: Умереть придётся молодым. Ну и пусть. Достойного другого Повстречай и будешь весела, Но по мартам вспоминай немного Эти безголосые слова.

Давненько уже вернулись с курортного припухания Димка с Филею. Оба добились прекрасного вида щёк и благородной ленцы в движениях. Виктор Чурносов, не лишённый светского волокитства, представлял в рассказах, как намучился там с Шестаковым, ни за что не замечавшим хорошеньких отдыхающих девчонок. Даже искусно построенная интрига, в которую ставший всем своим Виктор вовлёк несколько хохотушек и проказниц, не имела успеха.

Определённо, у Дмитрия была своя планида, но даже ближайший я не мог её высмотреть. Как сложилась жизнь подлинного металлиста? Большая скорбная загадка. После службы походил на тральщиках. Поддержал тем мать с сестрёнкой. Купил их голубую мечту – холодильник. Что-то пробовал изобрести, поработал в порту полюбившейся ему Одессы. А когда радио, ТВ и газеты подняли истошную волну про БАМ, укатил налегке туда. Странно, не дошло до дому никаких вестей. Подавали во всесоюзный розыск – и ничего?! Не мог так просто пропасть замечательный парень с ясной головой и талантливыми