Пушкин и другие флотские. Морские рассказы - Виктор Красильников

«отобразить величие России». Ежели за грань 17-го года съедут, взыскано не будет. По-машинёрскому выразиться: «с полного хода дал реверс». Почти покаянно воздвигли в Москве памятник князю Юрию Долгорукому.

Бойкие киношники откликнулись. На всех экранах страны запалили нахимовские пушки. Под Андреевским флагом корабли штурмовали неприступные бастионы.

Генерал Скобелев в белом мундире картинно взмахивал саблей и в тысячи раз бралась штурмом Плевна…

Выходить с вечернего сеанса в темноту улиц было безопасно. Но жутью выходило стянуть чего-нибудь, спекульнуть, покуситься на государственное.

Почему, думаете, долобанушки? Ладно – не напрягайтесь. Порядок был. По-ря-док!

За это-то народ ему многое простил. В исторической своей памяти главную черту правления запомнил. Кто после его воссел – в правители не годился. Болтливые, как ленивые, дела заваливают. Сдаётся мне, чем дальше, тем расшатанней система становится. Должно быть, при вашей взрослой жизни, шплинты без подтягивания гаек срежет. Крови от такого не будет, но пойдут неустройства, повалится всё. Вороватые, никчёмные людишки в государственников играться начнут. Словами заморочат. Только вместо улучшений постелют жизнь под себя. Порядка и после этого не наведут. Потому что он – разлюбезный народу – сверху должен начинаться.

Рассказывали, перед войной Молотов в Берлин ездил. Выглянул из шторки вагонного окна. Поезд проезжал недавно взятую нами Западную Белоруссию. Солдатики из охранного оцепления стоят кто как. Иные вообще присели, винтовочки на землю скинули.

Когда по захваченной Гитлером Польше мчались, вторично Вячеслав Михайлович посмотрел. Немцы стоят ровной цепью. Ноги расставлены, ”шмайссеры” прижаты к груди.

Вернулся нарком иностранных дел. Сталин наперво узнать хочет: «Начни с дороги. Каков порядок? Что тебя поразило?» Все напряглись, ожидая давно прозвучавшего ответа. Бесподобный рассказчик достаёт сигарету с точным чувством времени. Убеждается умными глазами о перехваченном дыхании обоих моторных.

– У врагов порядка больше.

– Значит, и без диалектики – они сильнее».

Перед Новым годом Димок с Филею укатили в Одессу по путёвкам от училища. Прекрасные вольные недели для них честно заработаны высокими показателями нашей группы, не в пример другим. Все: и хорошисты и «отверженные» – гордились своей 6-й моторной и никому не позволяли задирать бошечки, в чём-то обойдя нас.

Без корешка-юмориста я совсем заскучал. Хотя подобное настроение притупляло несправедливую опалу. Начав пребывать в таком настроении с утра, понятно, являлся с ним и в вечернюю школу. На переменах, лишённых обычной ребячей беготни, предпочитал держаться у окна, меланхолически разглядывая зимнюю красоту старого огромного парка. Тогда-то и подошла ко мне Антонина Александровна, с трогательной участливостью спросившая:

– Виктор, отчего глаза печальные? Наша учительница русского языка и литературы была из редких поэтических женщин, живущих не совсем в том мире, в котором обретаются и хорошо чувствуют себя все остальные. Вела она уроки в необычной приподнятой манере, словно на неё сходило вдохновение божественных классиков.

Слушать Антонину представлялось делом интереснейшим, и только откровенный балбес мог сбежать с тех уроков. Годы не отнимали у неё привлекательности, задержавшись на той черте, когда удаётся спорить с чей-то молодостью, прибегая к косметике.

Какой-то счастливец развязывал короткие шейные платочки, что любила носить она…

Небесная педагогиня Антонина Александровна! Вы не знаете, что этим вопросом вылечили меня. Ибо устыдился так откровенно читаемой печати уныния и упадка, попробовав смело обернуться лицом к судьбе. Что для этого надо сделать, я не знал, но само уже желание помогало.

Аврал! Свистать всех наверх! План горит! Старшие группы кинуты спасать. На дальнем лесозаводе застопорился отход теплохода «Нордвик». К чертям летят показатели. Кошмар! Даёшь, ребятушки!

Что большая часть занятых на погрузке мочила в общаге получку, молчок.

Да и не вяжется с обществоведением. По той науке все должны неустанно за план биться. В системе существовал родовой идиотизм: при конце месяца, квартала, года вытягивалось намеченное. Кровь из носу – и 100 %, а рвя пупок поболее. К этой напасти подобралось меткое словцо: штурмовщина. Неразрешимых заморочек не существовало. Целые училища тогда на кой?!

В чёрной походной колонне с двинского льда вступили на левый берег. По лицам будто наждачкой прошлись – краснющие. Ветрено, ядрёно морозно.

«Нордвик» застыл с вываленными стрелами, по-сиротски чуть скренился. На причале лишь тальманши, несколько сознательных мужичков и баб. Но что они могут, если перед тем, как застропить, нужно со штабелей снять по досочке. Затем другие их подхватят и уложат в воз. Тогда уж погрузчик уволочёт его на застропку.

Задачу нам объяснили, старые брезентовые рукавицы выдали. Некоторым и тех не хватило. Наши щёголи изначально драные отвергли. В перчатках – самый форс. Понемногу мы освоились. Быстрее дело пошло. С подступавшей темнотой на площадке боролись прожектора. Необычность подтягивала. Но больше хотелось юркнуть в тепло. Как это сделал Пьер с мастерами. С непривычки наверху штабеля чувствуешь себя по крайней мере воробьём. Всех смешнее несомненно там. С высоты видней, кто ломит, кто филонит. Подкалывать получается с большим успехом. – Валерушка, сметану вспомни. Не перетрудись! – Кочегар, нос грей меньше! Снизу тоже летят шуточки: – Эй, вы, голубятники, Пьера не видите? – На кой он вам? – Чтоб вас вздрючил. Зачем сопливчики сняли? Выдали десятки возов. Хоть и мороз, взмокли, запарили. Самый раз сделать перекур. К тому же Колька Корельский на другом штабеле, ставшем по высоте табуреткой странно себя повёл. Ни с того ни с сего начал выразительно декламировать: – Вороне как-то Бог послал кусочек сыра… Артист, ну что с него взять? Однако в тот миг все ахнули. Корельский изогнулся и клюнул по силе искусства всамделишной вороной. С парой заныканных кем-то поллитровок взлетел на басенную ель. – Ай-яй. Почему не нам везёт? – Коля-я, ты как поступишь? Удачливый, упиваясь славой момента, отточенно бросил: – Приглашаю всех в буфет. Взгляды перевелись на Саню Лыскова. Только он умел вкусно подать спиртное.

Сашок стянул по-офицерски перчатку. Взял у Кольки первую бутылку. – Охлаждённая. Лучше не бывает. Встряхнул, лихо справился с «бескозыркой». Манерно закинул голову и сделал несколько героических глотков. В том же стиле «закусил» рукавом шинели.

Попробуй-ка после яркого примера предстать слабаком. Пущенная по солнцу, дошла до меня. – Прежде счастливый вид, – командую себе. Глотаю словно льдинки-бусинки. Такая водка резко не обжигает и горькости на чуть. Разве что отвратный запах. Всех красивей отпил Дудулатов. – Стоп – донышко! Пьер из тальманской будки, проведывавший нас, не подгадал. Всё же что-то учуял. – Орлов, чего у тебя глаза остекленели? Вразнобой отвечаем за Толика: «Это у него с мороза», – и начинаем похлопывать плечики самой маленькой шинельки. Кочегар, не отошедший после ледяного глотка, подтверждая, трясёт головой. Не раскусивший Пьер показывает спину. То-лян блюёт. – В атаку! – кричит наш настоящий предводитель. Мы