Пушкин и другие флотские. Морские рассказы - Виктор Красильников

Обижаться было глупо. Я просто кивнул полу.

Мужчины же не вникали так глубоко, требуя лишь исключительно знаний. Строгий, застёгнутый на все пуговицы характера, Пиллерс поставил мне лучшую свою оценку – четыре балла.

Через два дня предстояло сдавать Михаилу Васильевичу. Глядя на несколько испуганные лица зубрящих, вдруг стало не по себе. Вирус страха переходчив.

Все два года пролежал дома толстый учебник по ДВС для механиков 3-го разряда. По нему учились в средних мореходках. Так и у нас, выкидывая некоторые формулы. Бычихин всем опытом старого моряка полагался на основательность, потому отчитал его весь. – Опочки, – пришлось сказать самому себе и приняться за конспект. Беспрестанно спотыкаясь о скоропись Кочегара, раздосадованно швырнул спасительную амбарку. Оставалось средство повернее. Раскрыл синий по обложке кирпич самим же выбранной науки. Нельзя сказать, что я хлопал ушами на уроках, впитывая в себя лишь лирические отступления М.В. Нет, увлёкшись обаянием, почти как поклонник, следовал за проявлением его острозаточенного ума. Хорошую службу сослужило не писание по спешке, когда хватают за хвосты фразы и хоронят их на бумаге. Просто я включал тайные возможности бестолковки.

Фундаментального Чумаченко бегло и выборно прочёл, удовлетворённый совпадением с памятью. – Ну, что? До завтра.

В коридоре, перед дверьми кабинета ДВС, наблюдалась тихая толкучка, разделённая по интересам. Парни смотрелись разно: нетерпеливыми, колеблющимися и пофигистами.

Считая, что к последним принадлежать более прилично, примыкаю к подпирателям стен. Конечно же, поведение их напускное, но, как говорится, терять нечего. В тройке или, точнее, в великодушии Михаила Васильевича они уверены. Неестественно серьёзны и суетливы лишь те, кто рассчитывает на большее.

Мысль о последнем дне ношения формы будит душевные струны. Желание увидеть себя со стороны заставляет пройти в конец коридора, где у раздевалки висит большое зеркало. Делаю вид, что поправляю гюйс и смотрю на двойника. У него стесняющееся, уж очень молоденькое лицо, тёмные волосы своевольно длинны и лежат с капризной аккуратностью. Ироничные ко всему подмеченному губы. Большие серые глаза не умеют прятать грусть. Короче, выпускной мечтательный оболтус.

Экзамен идёт давно, и даже колеблющиеся отстрелялись. Многие вышли с улыбкой, тут же начиная нагнетать, какой попался гиблый билет. Следующим заходить никто не хочет, и я преображаюсь в героя, бросающегося под танк. Под одобрение ничего не теряющих скрываюсь за дверью.

Вижу усталого, скучного нашего великого стармеха, слушающего очередной сбивчивый лепет Смешного из 7-й моторной. Предъявляю конспект, равнодушно тащу билет, говорю его номер, сажусь за ближний стол. Вместо обдумывания вопросов почему-то начинаю прощально запоминать высокие штукатуреные стены, доску в разводах от мела, деревянное возвышение с кафедрой. Запоминаю золотые потускневшие нашивки на кителе М.В. Его характерной благолепности и на шестом десятке лицо.

Отвечает уже последний зашедший передо мной. Ставлю себя под контроль, наспех мысленно бормочу ответы. Волнение накатывает на меня уже стоящим перед «Магистром нашего ордена». Я уподобился сильно натянутой первой гитарной струне. Нет, не от страха. Просто очень любил этого человека. За что? Сразу найдётся: за честно прожитую соломбальскую жизнь; за щедрость передачи того, что знал и прочувствовал; за смелость и яркость в суждениях. Да сполна и не выбрать всех за что?!

Начинаю излагать сухим техническим языком, стараясь не походить хотя бы на Смешного. То, что Михаил Васильевич кивает головой – ободряет. И я, как на палубе, чуть расставляю ноги, изготовившись к устным вопросам. Хорошо, что он не знает про обожание и трепет сердчишка от проницательного взгляда из-под приподнятых бровей. Увожу глаза в половицы. Словно с них быстро считываю ответы на два устных. Уверенный, что на этом всё, решаюсь осмотреться. «Магистр» стоит у приоткрытого окна, и, кажется, его внимание занимает только бережно растираемая пальцами сигарета. Утекает несколько минут. Внутренне вздрагиваю от неожиданного, неполагающегося нового вопроса. – Почему термический КПД двигателя не удаётся приблизить к значению, близкому единице, поднимая, насколько это возможно, индикаторный КПД? Не хочется терять секунд на поиск формулировки мысли или опуститься до подражательности фразам из учебника. Выпаливаю очертя: – Потому что числитель полезно затрачиваемого тепла всегда удручающе оказывается меньше, чем знаменатель всего подведённого. А индикаторный КПД, представляющий тепловые потери в двигателе, имеет вид раздеваемой идеальной единицы теплом охлаждающей воды и выхлопных газов.

От словесной цветистости окончательно конфужусь. С большим облегчением слышу для себя и другого: – Свободен. Ну а ты что сидишь, долобанушка?

Оценки будут известны в конце, когда зачитают их согласно списку экзаменационной комиссии. В коридоре появляется Анатолий Петрович с именинным видом купца, прощающего недоимки. Но контактировать ему особо не с кем. Даже кому повезло с визами, стыдятся его компании. Он, видимо, это просекает, нахмуренно уединившись с мастером 7-й моторной в конец коридора.

Наконец выходит последний, двадцать восьмой. Выносят список.

Пьер звучным командным голосом начинает частить фамилии с тройками и выдерживать паузы перед редкими с четвёрками. Сокращающийся список далее следует совсем без остановок. Вдруг на простой фамилии Анатолий Петрович запинается, будто его внезапно попросили произнести речь у гроба. Смотрит на меня огорошенно. – Красильников, блин, пять. – И продолжает частить снова. Ребята хлопают по плечу, радуясь, как я в последний раз сумел поддеть Пьера.

Говорят, такого-де блина не было ни в 8-й, ни в 9-й моторной.

Но я чувствую не гордость, а всю напрасность этого дня. И совсем уж стыдно признаться, хочется плача сказать любимому старику: – Разве я оправдаю? Разве я оправдаю?

Часть II

Перековка портофлотом

Прошёл месяц. Всё стало на свои новые места. На ходу буксирного катера БК-1 я тусуюсь в машине, рубке, на палубе. Когда стоим на Красной пристани в ожидании работы, занимаю диванчик напротив штурвала. Случается, и сплю на нём собачьим калачиком. Капитан или сменный помощник предпочитают храпеть внизу, выставив меня чутким дозором. Главное – услышать крик, адресованный нам из динамика на углу конторы, и разбудить своё начальство. Некоторые команды катеров вырубаются основательно. Охрипший и злой диспетчер выскакивает из двухэтажной деревяшки, перебегает причал и колотит спецпалкой по палубе. Конечно, грохот чаще бывает ночью. Днём, если не в разгоне, по большей части торчишь на палубе. На ней всегда найдётся занятие, а то и пощуриться на речную гладь, суматошных чаек и морских гигантов на городском рейде.

По причалу, кроме своих, никто не ходил, так как рядом досчатые склады, обнесённые забором. Вход заслоняла будка с вахтёрами.

Картину немного оживляли задворки старого морского вокзала и ресторана «Север»,