Пушкин и другие флотские. Морские рассказы - Виктор Красильников

сразу попасть в резьбу. Зудящий страх опять загнан. Теперь у меня снова есть захват, и сбывается уже половина дела. Держась как можно будничней, являюсь в рубку. Бежим к «Печоре» за носовым концом. На этот раз благополучно отваливаем от борта. Ободрённый первым опытом, на носовой бочке веду себя нахальнее, чем сглаживаю волнение моего единственного на вахте командира. – Всё, слава Богу, – произносим мы неосознанно одновременно, когда я заношу ногу через комингс рубочной двери. Двигатель, переведённый на полные обороты, успокоительно действует на нас ровным звуком. Растянутая на швартовых концах «Печора» пропадает за кормой. Ещё раньше теряется из виду деревянный серый военный тральщик, что колдует там над невидимой защитой кораблей. Случись война – к их бортам не притянутся магнитные мины. Быть причастным к такому приятно. После пережитого Потапыч костит мозговые способности диспетчера, разогнавшего невесть по какой нужде все буксиры. Хорошо у него выходило про сякого, кто бросил нас на несвойственное для «бэкашки» дело с одним матросом-мотористом. На хлябистой дороге встречаем бегущий с Бакарицы новенький мощный буксир-кантовщик «Север». Словесный огонь переносится на него и длится до родной стенки. Утром позволяет себе ругаться лишь пришедший на вахту капитан Новосёлов. Мы уже не герои прошедшей ночи. Стоим дубовыми дуралеями, потому что нет оправдания поломавшим мачту и замявшим верх рубки. Выходило: плевал он на наш риск не по своей воле. Слал и слал не диспетчера, а нас к такой-то матери. Мысленно даю себе зарок никогда не бухтеть, потому что ругань не бывает полностью справедливой.

На душе легко от простой работы речника. Сдержал обещанное бичующему Вовке Медведкову. Теперь он не без гордости слоняется по палубе парового буксира «Молотобоец» из серии долгожителей, прозванных «рюриками». Работают они довольно редко, уступив всё важное новым дизельным утюгам. Сами перебиваются чем придётся: таскают шаланды с песком или отволокут случайную баржонку. В основном же скрипят старыми автопокрышками по бортам о стенку причала. Эти могикане не удел выглядели впечатляюще благодаря классической трубе со штагами, рубке с деревянными наличниками, верхним ходовым мостиком и всему придающему их силуэту неповторимость доброй старины.

Симпатии наши нуждаются в действии. Решился-таки попросить в конторе направить меня на «рюрика». Подобные вопросы и посложней решала там единственная женщина.

Когда-то Калласта Ивановна воевала, оттого внушала сразу уважение. Приходило в голову сравнить её с горьковской Вассой Железновой. Да и двинской портофлот можно с натяжкой признать пароходной компанией. Твёрдая властность кадровых решений Ивановны была зрима и несомненна. От второго появления у неё в кабинете я вышел с подарком исполненной мечты. На бумажке значилось: «…направляется котельным машинистом на буксир „Рудокоп”».

Что в действительности кроется за сложным названием в судовой роли, мне представлялось смутно. Но что это из настоящих мужских дел, верилось стопудово. В первую вахту в котельном отделении, почувствовав дикий жар топок, поколебался в правильности выбора. Да не далось ни срока, ни духа заявиться снова к Вассе – Калласте.

Как говорится: «Ко всему привыкает человек – привык и Герасим». Теперь я хозяин и слуга двух котлов, форсунок, паровой донки. У котельного машиниста честный хлеб потому, что пар – движение мотылей – и свет, и тепло. Он сравним по важности с самой жизнью, без которой всё изящество форм и содержания одна бренная оболочка.

Со второй вахты тесное пространство между фронтом котлов и переборкой машинного отделения знал обстоятельно.

Сменяя коллегу, научился вечному кочегарскому порядку:

продувке водомерных стёкол. Манипуляции с приводами пробок их арматуры не так просты. Поначалу не удавалось сохранять бывалый вид, когда требовалась быстрота и правильная очерёдность в действиях.

Автоматики, понятно, никакой. Всё держалось на неусыпности контроля. Скоро скупым и точным движениям рук доверял больше, чем голове. Она вовсе ни к чему, если бы не располагались на ней два моргающие предмета информации. Собственные приборы говорили мне о срочной подпитке котла, о давлении пара и о пополнении тёплого ящика.

Праздничный пот хода я и сейчас не отдал бы никому.

В прилипшей майке непонятного цвета нервно черчу ногами диагонали в жаркой своей теснотище. Вздрагивают чуткие стрелки манометров, колеблются столбики уровней, гудят языки пламени через контрольные глазки. Всё делается почти не прерывая косого хождения. Лишь на одном пятачке застреваю подольше. Макушка и голые плечи чувствуют, как хорош и прохладен пойманный раструбом естественного вентилятора речной ветер. Рядом болтается привешенный на крюк чайник, к носику которого почти ритуально прикладываюсь, втягивая спасительную водичку. Сделанный прочь от кайфового пятачка шаг заставляет разом усиленно почувствовать котельную Африку.

Паровая машина, отделённая от меня переборкой, совсем не слышна, и то, что задаётся на мостике и репетируется механиком, представляю по звяканью машинного телеграфа. Характерное «стоп» и «отбой» одновременно веселит и огорчает меня. Заглядываю через дверь в переборке в удивительно сразу пустую машину. Ловкие мужики уже унеслись по трапам наверх. Иногда всё же успеваю разглядеть мелькнувшую подошву башмака машиниста.

Остаётся пустяк: подпитать котлы, нагнать давление, остановить топливный насос, перекрыть трубопровод к форсункам, выключить котельную воздуходувку.

Теперь и я свободен на несколько бездельных часов в суточной вахте. Подгоняемый желанием прохлады, грохочу по трапам. Любое новое место стоянки рассматривается как благожелательная новость. Когда же вновь зазвякает машинный телеграф, не знает никто.

Лето сгорало быстро, поделённое отдыхом и работой на равные части. Людей при социализме не хватало, и потому экипажи работали сутки через сутки. От такого прессования увеличивалась зарплата, а подаваемые капитанами табеля множили беззаботные дни зимнего отдыха. Хорошо, а если в общем – хреново. Наступали последние недели былой курсантской вольницы. Удивительное чувство – мальчишеская привязанность друг к другу, проверенная Пьером и общей двухлетней судьбой. Нам страшно не хотелось терять её, словно знали, что потом будет не так. Случайные встречи уже не обожгут душу волной восторженной приязни. Заменится улыбчивой стеснённостью давнишняя открытость сердец. Какие-то скомканные разговоры о прожитом. Припомним, кого из наших видели и что про них коротенько знаем. А потом и вовсе не встретишь никого. Так-то… Парни собирались в армию. Им полагался ещё короткий отдых перед ней. Со мной на зиму и новое лето оставался Боря Урпин со своей непрошедшей условкой. Завис и Колька Корельский, такой же весёлый, безалаберный от вложенного свыше дара, не вошедший в положенные лета. В один из свободных вечеров, когда мне особенно грустно сиделось на диване, вошёл в комнату странный человек. Я невольно мысленно срисовал его. Высокий, худощавый. Бледное нервное лицо с заточенными до остроты чертами. Пальцы рук длинные, тонкие. В них чувствовалась большая цепкая сила. Весь его