Пушкин и другие флотские. Морские рассказы - Виктор Красильников

вторые труда на речном трамвайчике. Курсируем на переправе 14-й лесозавод – Бревенник, чаще называемый Тайванем. Работа матроса-моториста не тяжёлая, не нудная, хоть сновали туда-сюда с получасовым интервалом. Главное в ней – выскочить первым на причал, живо набросить на кнехты в несколько восьмёрок швартовый конец и подать сходню.

Маймаксанский рукав Двины довольно узок, течение быстрое. Не всякий речной капитан может подойти впритирку на малых оборотах к причалу с первого раза. Наш Фёдор Сопляков, несмотря на «срамную» фамилию, был лих. Часто просвет между бортом и причальной стенкой требовал сильного прыжка, который поначалу делал, похолодев изнутри. Потом даже недовольничал, если приходилось только шагнуть с концом на брусья.

К часу ночи швартовались до утра, и я чутко кемарил в пассажирском салоне. В шесть команда уже на ногах. Прогрев двигатель, с немногими пассажирами отправлялись к другому берегу. К восьми часам в машинном отделении обтирал «коня», чувствуя не совсем приятный запах испарений масла и соляры. Вот уж не думал, что по нему скучают старые машинёры.

Написать о своём житье-бытье Любочке не решился, полагая выглядеть жалким в её глазах. Если совсем будет невмоготу от невысказанности, напишу. Но не раньше того, когда буду учиться и днём и вечером.

Сутки сменяли другие и этот калейдоскоп очень нравился мне. Тем более, ходя в этом «Ла-Манше», успел узнать почти все 160 судов нашего морского пароходства. Какие-то в балласте прибывали в порт, иные, гружённые светло-жёлтыми досками с перпендикулярами торчащих стензелей, отбывали. Теплоходы, отправляющиеся в Арктику, узнавались по раскреплённой на крышках трюмов технике.

Представить себя на их палубах или в машинных отделениях не получалось, хоть нас, собственно, и учили для работы на таких красавцах. Бойкое воображение сразу спотыкалось о пьеровские козни. Потому я просто прохладно любовался. Всякий человек так поступает, в чём немного искушён и знает толк. Раз грехи «адвокатской практики» закрывали путь на шикарные лесовозы, имелись в запасе два прекрасных плана. По-первому, как только получу через три года аттестат о среднем образовании, поеду в Москву или в Ленинград поступать в художественный институт. Экзамен по рисунку не пугал, и я представлял, замирая, что узнаю чудесную тайну творчества красками. Это будет моим утверждением и счастьем одновременно. На горке мечтаний меня вовсе заносило до театрального восклицания:

– И кто знает, что может явиться миру с кончиков моих кистей! Другой план был значительно скромнее, тоже требовавший одоления школы.

– Да по мне плачет юридический! Мой несчастный, загубленный дар мог в нормальных условиях принести пользу. Я воображал весь обжигающий каскад логики и красноречия, который обрушиваю в зал. Под напором пригнанных без зазоров точных слов смягчаются сердца строгих судей, вызывая сострадательные всхлипывания из рядов публики. Обвиняемые, просветлев душой, как дети, каются в порочной своей сущности или недомыслии.

Короче, преступность в стране идёт на убыль. И уже подумывают: не закрыть ли тюрьму на Попова, 22? Такие мысли делали меня похожим на Маниловых из общерусских пространств.

Да ведь это мечты. Кто не мечтал, возносясь бог знает куда? Часто ломались о жизнь хрупкие незримые крылья. Куда как надёжными оказывались те шпалы, по которым, не раз больно падая, пошёл поначалу.

Светлые белые ночи давно покинули город. От лета осталась пыльная огрубевшая зелень. На воде картина проявлялась иначе. По ночам и в рассветные часы река отдавала накопившееся тепло, которое уходило клубящимся низким туманом. Речной ветерок сразу заметал подсмотренный беспорядок. В особо ясные и холодные начала дней белая драпировка поднималась выше. Не подчиняясь небесному дворнику, даже заползала на маймаксанский берег. Торжество её было эффектно, пока солнце не заступало на свою извечную вахту.

В одно такое утро заспанным появился на палубе нашего неказистого. В прорехах живой кисеи – чёрный борт «Александра Матросова». Передняя узкая его надстройка воспринималась парусом. Молча извлёк познания: прозывается она «белым домом». Вообще, на судне хватает странностей. Теплоход, а два серьёзных угольных котла. Брашпиль, грузовые лебёдки, прочее обслуживают. На нём излишне жарко, как на старом паровике. Слабый главный двигатель «Полярк» никогда не спешит. «Александр Матросов» подобно Летучему голландцу проследовал наваждением, пропав за поворотом берегов. Впечатление от прекрасного видения усиливалось тем, что четвёртым механиком на нём ходил мой кузен Альберт с собственным аккордеоном.

Рейс шикарный – в Заандам. Разом смешались: репродукции с картин знаменитых голландцев, шопы с нейлоновыми рубахами и царь Пётр с плотницким топором.

Алик был полным счастливчиком в нашем роду. Красивый блондин удачного роста, одевающийся по забегающей вперёд моде. Всегда благожелательный, шутник, располагающий к себе невольно. Несомненная техничность уживалась в нём с несомненною музыкальностью. Ещё мальчишкой выучился играть на немецком дорогом «Велтмейстере», подбирая мелодии на слух.

И в смысле передачи ремесла, которое тоже многое значит, ему повезло. Батя ещё до войны ходил по морям, рисковал в конвоях и как-то раз ловко срезал из «эрликона» заходящего по корме с серьёзными намерениями «юнкерса».

Кузен после десятилетки выучился на кочегара. Век пароходов вроде бы кончался, но замены им пока не приходило. Несколько лет «поштивал» уголёк, до того как профессия стала вымирающей. Из подобных парней набрали спецгруппу по ускоренной программе в престижном тогда мореходном училище. Оценённо и в музвзвод попал.

Альберт стал механиком, а значительно раньше трудным для контроля мужем. Увлекался в отпусках мотоциклом, дальними рыбалками, похождениями с завесой мужских тайн, недоступных для родственных хроник.

Позже узнал, что в том рейсе умер один пожилой машинёр от сдавшего внезапно сердца. Услугою похоронной голландской фирмы превратили его в содержимое траурной коробочки. Сразу представилось безмолвное раннее утро, мистика тумана и уходящий во всей этой красоте теплоход. Так матушка Двина с ним, наверно, попрощалась.

По прошествии месяца очутился не вольным варягом, получающим всё, что причиталось, а только практикантом. Волею случая и Петровича попал вместе с Валерой Зайцевым на «Коммунар». Судёнышко довоенной постройки, делающее сравнительно дальний пробег с Пригородки в Кегостров, затем в Цигломень и обратно. На нём имелись свои штатные матросы-мотористы, потому на вторых ролях мы порядочно обленились. Даже о нашем долге: представить пухлый отчет по практике с различными схемами, продольным видом судна подзабыли. Чистые наши альбомы не вместили даже первой заглавной буквы.

Ясное дело: у охотничка с деревни Острова летели утки. И я затягивал, полный грусти к зашифрованной Л. М., неведомо копируя студенческий интерес к предмету за сутки перед экзаменом.

Наконец, после очередного явления на борт строгого Пьера, несколько дней трачу на отчёт и ставлю в тупик Валерушку:

– Жива ли твоя толстая зелёная ручка? После неуверенного: «Да валяется дома, кажись»,