Пушкин и другие флотские. Морские рассказы - Виктор Красильников

Разговор уже не имел конца. Моего замечательного папеньку Константина Васильевича тянуло на фронтовые воспоминания. Но мы, прохвосты, уводили от этой тяжёлой темы. Поскольку гораздо лучше внимать смешным житейским историям, коих знал он бессчётное множество. Несомненно, Вадик любил старорусское удовольствие: с чувством выпить, хорошо закусить, поговорить и послушать.

После этого, если погода не выкидывала коленца в виде бесконечного дождя, мы с кузеном отправлялись на излюбленные места гуляний. Под водочными парами, явно переевшие, присаживались на двинском ветерке без обычных острот-зацепок.

Я поразительно тупел день ото дня, рассматривая сей отдых как наказание за безволие. Раз по мудрости выходило: «сказавший А скажет и Б», продолжал покорно следовать в кильватере родства. Конечно, все променады преследовали одну тайную цель Вадима: познакомиться с доброй, юной и желательно красивой. Но при всей симпатичности искателя рост его подводил. Всё равно надежда жила в наших душах, потому как мы умели легко вступать в разговор с понравившейся парочкой подружек, выдав не такой уж простой коктейль из юмора, раскованности и интересности продолжения общения в равной пропорции.

Также легко и необидно мы выходили из разговора, найдя несоответствие желанному идеалу. Это не мешало нам при случайных встречах с теми же непринуждённо и приятно признаваться в знакомстве.

Забегая вперёд, скажу, что половинка Вадима отыскалась сама. Чуть ли не из родового поместья бабушки Лермонтова, приехав учиться в Архангельск. Вот так. А наши, даже казавшиеся удачными встречи, увы, вели только к затянувшимся ошибкам.

Очень кстати наступила жара, заставив вспомнить архангелогородцев, что у них, как у южан, есть свой пляж. «Сливки со сливок», то есть молодёжь и когда-то относящиеся к ней, собирались там погреться и искупаться. (Последнее ещё дозволялось. Двина была чище.) Братец отлично плавал, мог долго, к моей зависти, держаться на спине, словно на раскладушке в спокойной позе. Покрывшись ровным светлым северным загаром, с крепкой фигурой разрядника гимнаста, он бойко стучал в каком-нибудь кружке по мячу или резался в карты.

Я же по меланхоличности любил лежать на животе, задумчиво процеживая сквозь пальцы песок, отчего загорал всегда на одну сторону.

Предоставленный сам себе, вступал в тайное общение с музой. Только на пляже, как я понял, лучше не сочинять – слишком дерзкими выходили строчки. Затянуло солнечной погодой Наши трескоедные края. Пряталися женщины два года, А теперь хоть отводи глаза. Мне понравилась и та и эта. Плавки в нитку тоже ничего. Представляю, бархатно нагрета Хороша как будет – для кого?! Получив своё, она и ночью Щуряся, приятно ноги сжав, Вспомнит не один – немую почту – Задержавшийся чуть дольше взгляд.

Скоро всё опять – дожди, сугробы. Мне-то что, а ей поди рожать. Пляжные, косящиеся рожи Незачем и будет вспоминать.

Вдруг чудесным образом времяпровождение поломалось, переменилось. Тётушка Валентина, мама Вадика, желая оградить его от выпивок, достала мне путёвку в дом отдыха «Моряк Севера». Надо же – восприниматься «злом» не всегда выходит боком.

Короткая дорога на поезде – и вот уже схожу на станции, обнаружив с десяток попутчиков, которых по незнанию местности отвергать не следовало.

Теперь я отдыхающий: лежу на койке, кроме того, являюсь обладателем тумбочки и двух вешалок в общем платяном шкафу. В комнате ещё трое: один мне ровестник – будущий тралфлотовец из «рыбки». Он тоже несколько растерян, что мы будем делать от завтраков до обедов и куда себя деть вечерами?

Остальным за сорок. Мужики с «Красной кузницы» очень противоположны друг другу. Михайлович несколько тих, мешковат. У него грубые пальцы литейщика и деликатная привычка курить на крыльце. Он больше любит слушать, охотно соглашаясь даже с ахинеей.

Александрович же – напротив: по своим годам щеголеват, суетлив. Что он докмейстер сухого Петровского дока, можно узнать от него несколько раз на дню. Очень любит бриться, затем прыскаться одеколоном, которым пропахли даже мы. У него несколько галстуков при одной рубашке. Хитрец, носит их в порядке очерёдности. Пассивно бездельничать не может – первым пилотом берёт штурвал на себя.

Скромняга Михайлович не покуривает уже безмятежно, как прежде, а имеет вид человека, заваленного общественными поручениями. Все они сопряжены с долгими, не всегда удачными ходками за портвейном. Ещё как любит побаловаться им докмейстер! Вместе с ним стеснительно балуется Михайлович. Мы же отказываемся от этой розовой мути каждый раз. Пашка по неискушённости, я по опыту. Ну никак не тянуло среди ласковой для глаз и души природы.

Излюбленное место для всех – Коровье озеро. Название не отражает и в малейшей степени действительного его вида: большой синей колыбели воды в обступающих её со всех сторон кустах и деревьях. Дальше пестрит переходами цветных полутонов настоящий лес. У озера обычно мы и сиживали, и купались с удовольствием, топча туда и обратно деревянную дорогу под непрестанное пение и щебет лесных пташек.

Вечером программа менялась. Все мы под руководством Александровича чинно шествовали в главный корпус большого двухэтажного деревянного дома. В зальце, украшенном хорошей копией картины «Тёркин на привале», устраивались танцы. Пожилым нравился баян культмассовика, и, если он уставал, они неохотно соглашались танцевать под радиолу.

Докмейстер и тут был первым, часто меняя партнёрш. При этом, проказник, каждой говорил что-то амурное, отчего те, зардевшись, издавали переливчатый хохот. Ловко вальсируя, он так закручивал их, что бедные дамы долго выравнивали дыхание.

Мы же сидели, как на болотных кочках. Я и Пашка стеснялись своей молодости и неуменья, хотя несколько девчушек из обслуги обидчиво поглядывали на нас. Михайлович разделял нашу глупость, сознавшись, что в жизни танцевал несколько раз, и то дома после ухода гостей. Затушенные вечеринки не действовали на Фенечку, хотевшую петь и пробовать на ширканье новенькие туфли. Вот он и пригождался.

Примерно так пролетела целая неделя до того вечера, когда по деревянным мосточкам в обществе двух приятных женщин прошла невольно обращающая на себя внимание девушка. Минуло столько лет. Пишу эти строки бессильным поправить прошлое даже в пустяке. По моему окну и жестяному карнизу ветер дробно стучит ледяными крошками замерзшего дождя: «Так и надо, так и надо, так и надо…» А мне представляется замечательно красивая, со всей прелестью юности и стройностью древних граций дева-пава. Чувство этой потери притупилось, много всего наслоилось над ним. Значит, можно рассказать простыми словами о первой любви.

Как всегда, на следующих танцах мы сидели в углу и по-обычному дичились. Монополия мужского выбора изредка чередовалась с дамским. Вижу, идёт в нашу сторону она, не смотреть на которую