Пушкин и другие флотские. Морские рассказы - Виктор Красильников

Их поколение брали нахрапом, почти что на фу-фу. Ведь молодёжь не трудно поджечь. Новая власть умела это запросто, жуча беспрестанно: 1. Много ещё всякой контры, потому и трудности. 2. Закон всеобщего счастья открыт. 3. Мы побеждаем, но врагов становится больше. И верили той лапше. Вступали в комсомол, субботничали, участвовали в территориальных манёврах. Слушали напористые выступления главного по Севкраю большевика Бергавинова. (Именно в его воспалённом уме возникла «мысль» переименовать город в Сталинопорт.) Фанатику безумной утопии удавалось театрально владеть толпой. Правда, в ней почти поголовно и «Муму» не одолели. Да не за это спрос.

Вырванная энергия из глоток и мускулов чаще направлялась на разрушение «вещдоков» старого мира. Крушили всё подряд. Так Архангельску чуть не скроили бульдожью рожу или за малым не превратили его в пролетарскую аскезу. Что в общем-то одно и тоже.

Выходило: вождь был сложнее псов партии. Язвительно посмеявшись, новое название отверг. Презирая их за сатанинство, ставил к стенке в известном ему порядке очереди. Интересные подробности наблюдались за кремлёвцем. Когда после ряда лет случалось ему прощаться с Гарриманом, Черчиллем, всякий раз проговаривался: «Помогай вам Господь». И буравил прожжённых политиков своими выразительными южными глазами. Да. Не прост был этот, как его… Иосиф Виссарионович.

В середине 20-х вновь пошли пароходы за границу. Лучшие соломбальцы подались в моряки. Команды без разбавки от капитана до камбузника. Каково! На вопрос докеров:

– Куда затем пойдёте? Отвечали не падёжно:

– Ин Соломбала. И заграничники на стимах всерьёз полагали, что именно туда хаживали. Приподнялась петровская сторонка, как в парусные времена. Одесситы в валенках на слуху всей покрасневшей страны. Хватко как! Вернувшиеся из рейсов выглядели сияющими айсбергами, восторгом и печалью бедно одетых комсомолочек. (Довести валютное жалование до сущей ерунды, считалось политически преждевременным. А начать народ перемешивать, – в самый раз).

Франт Миша, здорово рискнув, женился на дворяночке, занесённой красными вихрями в Архангельск. Слава Богу – обошлось… Раз по звонку на перемену высыпали мы в коридор. Тогда и увидел жену Михаила Васильевича, поджидавшую его. Былая несомненная красота и манера держаться этой дамы, иначе не скажешь, как-то кольнула меня. Представилось прошлое счастье иной молодости в деревянной от мостовых до крыш Соломбале. Музыкой если выразить, то только нежным танго. Словами невозможно…

Редкие из нас появлялись на раннем завтраке в училищной столовке, прозванной кем-то из весёлых шалопаев кормушкой. Сразу приезжали к линейке, где завфиз Григорий Корельский совместно с мастерами определяли, которому постричься, кому сменить фасонные ботинки на выданные. Проверяли свежесть белой полоски «сопливчика», выявляли «химиков» с выцветшими гюйсами. На вечного спортсмена Корельского обидеться не получалось. Распекать он не умел. Скажет и отойдёт – мол, сам, братец, понимаешь. Сын его Колька из 7-й моторной хватал неисполнимые замечания. Потому как батины слова до младого Корельского не доходили. Мягкий человек поручил учителям, если что, со всей строгостью взыскивать. Отлично видели усердие тех в обещанном. Особенно М.В. неупустительно подправлял Николая. И улучшил бы к радости отца. Но в парне жил скоморошный талант, не желающий прятаться. Что касательно нас – испытывали к завфизу честное почтение. Было от чего! Некоторые знали историю про какао. Грех её не поведать.

В злосчастную Финскую кампанию молодым разрядником со значком ворошиловского стрелка попал Григорий в лыжный батальон. Из архангельской спортивной молодёжи сформированный, тот предназначался не в обороне мерзнуть иль сдуру переть на пулемёты.

«Катались» по маннергеймовским тылам и очень там досадили. Правда, в пределах чести, как это на войне понимается. Финны ещё активней диверсионщиной занимались, не отягощая себя никакой моралью. Могли при случае фронтовой госпиталь вырезать. Вовсе беззащитных раненых, связав колючкой, обречь погибнуть в огне… Всё чаще при отходе стали напарываться на засады. До поры удавалось отрываться. Но однажды противник зашёл со всех козырей разом. Облепили снайпера столетние ёлки, подобно новогодним игрушкам. От плотного кинжального огня пришлось, как тетеревам, в снег уткнуться. А мороз-то под сорок! Ждали ночи, чтоб с темнотой сняться. Лежал Гриша-соломбалец, коченея, короткую жизнь перебирал.

Откуда-то с полки детства памятью какао досталось. Зацепился за него, как за соломинку. Стал гонять мысли вокруг горячего, горячего, с только что кипевшим молоком. Представлял, как после войны по воскресеньям, обжигаясь, пить его глотками будет. Потом похрустит ароматной поджаренной курятиной. Даже капли сочащегося с неё масла воображал на скатерти. Да, пожалуй, снова попросит мать сделать божественный напиток с белёсым дымком над кружкой.

Вот только бы набраться терпения вынести дрожь, сохранив комок тепла под сердцем. К сумеркам у самих «кукушек» зуб на зуб не попадал. Слезли с дерев и подались к жилью. Тогда и наши встали – немногие заговорённые счастливцы. Призраками с того света повернули на ближайший по карте хутор за товарищей отомстить. Нет, не ошиблись. Печки там топились и из окошек просачивался пьяный гогот.

– А вот нате, нате, чухони, за-по-лу-чи-те!!! Пальца на курке не чувствовал, отморозил. В освободившемся жилье чуть погрелись, спиртика из командирской, уже ненужной хозяину фляжки глотнули и подались к линии фронта. Через какое-то время на старый путь у рокового места вышли. Паря последним своим теплом, стянули нелепые будённовки с мокрых головушек. Постояли. Связав крестом несколько лыжных палок, воткнули их в снег у почти заметённых ниток лыжни: – Прощайте, други. Штабные прознали, слюною брызгали: – Зачем в рейде крестами метились?! Отморозки, в какой армии служите?!

Ответчик за Родину и первый в округе голубятник не пожил на покое. Спасительницу-мечту претворял редко. Лучше почтарей побалует или наскребёт на парочку московских турманов. У бывшего диверсанта оказалась нежная душа… В двухтысячных уже годах вспомнили про тот погибший батальон. Предложили вечерним часом огни квартирные погасить на несколько минут. Свечку у окна зажечь. Почтить, словом. Поздний совестливый призыв пропал втуне. Выросло не одно поколение душевно глухих, лишённых памяти. Чья тут вина? Скорее всего, у них не было настоящих учителей.

Законодатели моды живут повсюду: от Парижа до какого-нибудь в три избёнки Щёлкина. В 6-й моторной кутюрьерничали те же двое. От их брюк, зауженных от бедра до колена и далее переходящих в клёш, ушитых в боках фланок, по-особому препарированных фуражек произошло смятение в умах. Последовать такому шикарному образу решились и мы.

На слесарных занятиях между делом скруглялись углы блях, им придавалась большая выпуклость, равно и кокардам. «Мице» доставалось больше всех: проволока, придававшая округлость верху, выбрасывалась. Боковые края защемлялись бельевыми скрепками в течение нескольких ночей. Лишь Кочегар, которого всё ещё порол отец, ходил весь первый год в уставном, но и он что-то ушил.

На занятиях сидели парами,