Да будет свет... - Анатолий Федорович Дьяков

до социализма тут еще далеко». Произошла подмена понятий: «победа социалистической революции» была спутана с «победой социализма», и эта путаница была выгодна окружению И. В. Сталина, которому не терпелось поскорее услышать о решении проблемы, до которой надо было еще шагать и шагать.

Я попросил преподавателя помочь мне разобраться в этой нестыковке, надеясь услышать квалифицированное объяснение специалиста, но дама с ученым званием доцента не смогла сказать ничего вразумительного. Когда я при другом удобном случае заговорил на эту тему еще раз, ее понесло, но «не в ту сторону». Она, видимо, заподозрила меня в злом умысле, в диссидентских наклонностях, хотя такого слова тогда еще, конечно, не употребляли. Я же этому инциденту не придал особого значения, даже в некоторой степени чувствовал удовлетворение, что поставил преподавателя в трудное положение. Тем более что все студенты, присутствовавшие на этих занятиях, с огромным интересом наблюдали за нашим научным поединком. Лишь спустя неделю я понял, куда меня «занесло».

Наступила экзаменационная сессия. Институт гудел, все бегали с учебниками, роем облепляли преподавателей, вопросительными знаками висели над чертежами, с упоением алхимиков ломали голову над лабораторными работами, глубокой ночью готовили шпаргалки. Волна треволнений подхватила вместе со всеми и меня. Я уже сосредоточился на предметах, требовавших особо тщательной подготовки, распределял свои силы — одним словом, готовился к бою на необъятных полях знаний. Но, как говорили латиняне, «да будут консулы бдительны»! Преподавательница, которой я по своей душевной простоте задавал «каверзные» вопросы по марксистско-ленинской философии, сделала шаг, вполне оправданный в ее положении. Она не поставила мне зачет по своей дисциплине, и таким образом я не был допущен к экзаменам.

Что делать? Переговоры с преподавателем ни к чему хорошему не привели. Мне посоветовали пойти на прием к заведующему кафедрой марксизма-ленинизма нашего института, кандидату философских наук Геворкяну, армянину по национальности, который одновременно был первым секретарем Железнодорожного райкома партии г. Орджоникидзе. Видимо, принял он меня в добрый час. Геворкян внимательно выслушал, разобрался в моей позиции — и дал распоряжение допустить меня к экзаменам. Узнав, когда я должен экзаменоваться, он сказал:

— Будете сдавать в моем присутствии. Зачет вам будет поставлен.

Это меня и спасло. На экзамене, проходившем в его присутствии, я получил четверку.

Но преподаватель марксистско-ленинской философии смириться с таким исходом научного диспута явно не могла и перевела его в кабинеты официальных структур. Неожиданно меня пригласили в здание, о котором в народе шла дурная слава. Это было Управление Министерства государственной безопасности (МГБ) по Северной Осетии. Там, в отдельном кабинете, сидели два работника, имевшие свою, устоявшуюся точку зрения на идеологические проблемы. Они сухо и членораздельно, в нескольких предложениях, раскрыли суть мучавшего меня вопроса. Как выразился один из них, «вытащили занозу, мешавшую мне добросовестно относиться к своим студенческим обязанностям». Завершая разговор, «товарищи из органов» попросили меня сделать выводы и запомнить, что это была «пока профилактическая беседа».

Изощренная логика предубеждения всегда неохотно уступает ясной логике жизни. Но с этого времени я уже всегда держал ушки на макушке. Ведь система нанесла мне сильный и отрезвляющий удар в тот момент, когда я острее всего мог почувствовать силу этого удара. Но самое неприятное, что в те же кабинеты был приглашен и брат Александр, который вынужден был давать различные объяснения о себе и обо мне. Брат сложнее перенес этот вызов: ведь у него было тяжелое прошлое, он переживал за семью. С нас обоих взяли подписки о неразглашении.

Кому была нужна такая беседа? Что это: боязнь инакомыслия, которое якобы способно подточить основы советского государственного устройства, или обычное мракобесие, позаимствованное из средних веков? Откуда в советское время выплыла любовь к инквизиции, направленной якобы на защиту «столпов веры»? Из каких глубин подсознания вырывается это желание: сначала заставить человека отказаться от своих мыслей и убеждений, а затем, униженного и растоптанного, подвергнуть мучительной расправе на потеху и устрашение обывателей? Сколько же разных людей прошло через собеседования и другие «очистительные» акции, организованные «стражниками» марксизма-ленинизма в ходе всевозможных идеологических кампаний и чисток в нашей стране!

Видать, тревога «товарищей» из Управления МГБ была не случайной. В обществе подспудно назревали процессы, которые требовали с их стороны активных и решительных мер. Острые вопросы в той или иной форме поднимались на разных этажах общественной жизни, но особенно четко они были сформулированы тогда в романе Владимира Дмитриевича Дудинцева «Не хлебом единым» (1956 г.) и в художественном фильме Юлия Яковлевича Райзмана «Коммунист» (1958 г.). Кто такой настоящий коммунист? Кто выдумал, что бдительность — это всеобщая подозрительность? Почему вокруг нас торжествуют бюрократы, готовые задушить любую свежую мысль? Уже полвека прошло с тех пор, а ответы на эти животрепещущие вопросы до сих пор не прозвучали.

Эпосы всех народов мира, включая Ветхий Завет, неизменно ставят в начало всех начал насильственные акты либо физического, либо духовного свойства. В христианстве есть поучительная история о двух братьях — Каине и Авеле. Как известно, Авель был пастухом, а Каин — земледельцем. Совершая обряд жертвоприношения, Каин бросил в огонь плоды своего труда — дары земли. То же самое сделал и Авель, только пожертвовал он мясо новорожденных животных. Богу понравились жертвенные предметы Авеля, а на Каиновы он даже не взглянул. Каин огорчился и затаил злобу на Авеля. Улучив момент, когда вокруг никого не было, Каин убил Авеля, брата своего.

Убийство произошло при зачатии нового мира. Так выстраивалась новая парадигма человеческих взаимоотношений, произошла первая на Земле революция. А кто скажет, куда подевался Рем, один из братьев-основателей Древнего Рима? Не помешал ли он Ромулу наслаждаться полнотой власти на Тибровых валах? И разве на фундаменте Древнерусского государства уже высохли капли крови древлянского князя Олега, павшего у города Овруча от руки брата — киевского князя Ярополка Святославича?

В революционные годы модной становится фраза: «Лес рубят — щепки летят». Но каждому выпадает своё. Кто-то выступает в роли лесоруба, кто-то — в роли щепок. И хотя всемирная история знает мужей, не советовавших «людям произносить над людьми приговоры Божии», есть что-то природно-роковое в том, что всегда находятся претенденты на роль Каина. Во Франции ими были якобинцы, в Америке — республиканцы, а в России… Как писал поэт Иван Савин, в России эту неприглядную роль взяли на себя те, «кто хныкал с пеленок до гроба, кто никогда и ничем не был доволен, кому всего было мало, кто в девяноста девяти случаях из ста жаловался, брюзжал и ругался, так сказать, по инерции…». Это обстоятельство бросает вызов нашему пониманию современной истории, но прятаться от него