Книга слизи. Скользкий след в истории Земли - Сюзанна Ведлих

– к примеру, биение сердца, – визуализируя происходящее в форме кривых, линий и волн. Многие даже предрекают появление немой науки, в которой использовались бы лишь диаграммы и графики, говорившие бы сами за себя без всяких человеческих недопониманий.

Более точного выражения хотело и искусство, вдохновившееся новыми исследованиями. Прямые и кривые линии, а также различные цвета и музыкальные ноты всегда воздействовали на публику. Неужели тогда стало возможно точечно влиять на сознание, основываясь на науке? Может ли новая окружающая среда посредством дизайна бытовых предметов создать человека будущего? «Все мимолетно; нематериальный мир, состоящий лишь из цветов, контуров и тонов, – писал австрийский физик Эрнст Мах. – Реалии этого мира – это вечное движение, переливающееся разными цветами, словно хамелеон. В этой череде различных явлений появляется то, что мы называем нашим Я».

Дискуссия о протоплазме и постоянных колебаниях наложила отпечаток на работы художника-модерниста Эдварда Мунка. В картине «Крик» он соединил вибрации мира с цветами и тонами, придав им, таким образом, определенную форму. Мунк хотел перенести прожитые им самим ощущения на холст. Эффект сохраняется до сих пор. «“Крик” разрывается у тебя внутри, будто черно-белая бомба, – пишет, например, Джонатан Джонс в актуальной рецензии в The Guardian. – Небо напоминает искаженную древесину, а черные складки очерчивают берег, словно волны травмы. Всю картину можно сравнить с пульсометром. Колебания издают эхо и усиливаются, и зритель испытывает то же клаустрофобное чувство угнетения, которое преследует и мучает современную душу в универсальном образе героя с картины».

Публика как однородная масса, сознанием и восприятием которой можно манипулировать: такой подход в развлекательной культуре остается и сегодня. Из электронных книг можно собрать данные о том, когда именно читатель потерял интерес к чтению, причем с точностью до конкретной строки. Аналогично оценивают реакцию публики и на фильмы: смотрят ли они их без остановки, ставят ли на паузу или вовсе прекращают смотреть на середине. Подобный анализ поведения, точный до секунды, в будущем должен помочь создавать индивидуально подобранные программы с максимальным эмоциональным вовлечением. Правда, не все разделяют эту идею. «Пользователь – существо предсказуемое и достаточно понятное в своем поведении, – пишет Адриан Лобе об этом в Süddeutsche Zeitung. – Проблема в том, что при расчетах и прогнозах относительно реакции мы упускаем переменную, фундаментально важную для сферы культуры и науки: случайность. В противном случае культура становится лишь сухими вычислениями».

Во времена Мунка считалось, что органы чувств деятелей искусства особенно восприимчивы к вибрациям мира. «Великий поэт должен не только ярче, чем все остальные, воспринимать и различать цвета и музыкальные тона при нормальном зрении и слухе, – писал лирический поэт Т. С. Элиот в одном из своих сочинений. – Он должен также ощущать вибрации вне спектра обычного человека, усиливая их для других в такой степени, в какой они их никогда бы без его помощи не восприняли». Тот, кто поддается этому искусству и реагирует на него, может неосознанно распознать некий первобытный ритм, общий для всех в нашем протоплазматическом наследии.

Впрочем, мир в своем единстве и первичном состоянии пока что остается для нас скрытым, поскольку посредством наших органов чувств мы способны воспринимать лишь части, но не целое. В этом контексте идеалом является синестезия, помогающая преодолеть эту раздробленность. Синестеты способны увидеть определенные цвета, когда они слышат конкретные цифры или музыкальные тона. Неожиданным идеалом и наиболее точным воплощением этой идеи стал скромный моллюск-древоточец Pholas dactylus, воспринимающий свет, звук, касание и запах одним-единственным органом чувств в безупречной синестезии. Обычному человеку это почувствовать невозможно, однако деятели искусства, равно как и шаманы в примитивных сообществах, благодаря повышенной чувствительности могут приблизиться к этому ощущению. Вероятно, об этом писал Марк Шагал: «Цвет – это все. Если цвет правильный, форма приходит в соответствие с ним. Цвет – это все, цвет – это вибрация, как в музыке. Все есть вибрация».

Там, где внешние и внутренние вибрации накладывают отпечаток на искусство с помощью четких линий, ритмов и волн, протоплазма также неотступно участвует посредством создания контуров и органических форм. Биоморфизм – это язык форм природы, в котором преобладают изгибы, а не прямые линии. Этот язык нам хорошо знаком благодаря тесной связи с окружающим миром. Биоморфизм продолжал влиять на искусство уже после протоплазматических теорий. В этом контексте есть известное определение. Его дал в 1936 историк Альфред Барр, назвавший творчество Жана Арпа «видом скульптурной протоплазмы» и упомянувший «силуэт амебы».

Скульптор Генри Мур тоже пытался воплотить в своих работах тесную связь между природой и человеком. В картинах Жоана Миро и Сальвадора Дали также можно найти вязкотекучие элементы, такие как плавящиеся часы. В 1930-е годы биоморфизм, равно как и наука в целом, пролил свет на более глубокие вопросы. В этот период было исследовано движение энергии и жидкостей, придававших мягкой оболочке органически жидкие контуры. Это касалось и аморфных одноклеточных организмов, и женской груди, и еще не сформировавшихся эмбрионов. Сегодня биоморфные формы в искусстве воспринимаются скорее как противовес рациональной науке, что кардинально отличается от столь тесного слияния искусства и науки во времена «протоплазмании».

Тем не менее существует ощутимая разница. Биоморфные формы скрыты под поверхностью. Такие вибрации, как свет, звук, энергия и радиоволны представляют собой отдельный мир, расположенный за пределами человеческого восприятия. Таким образом, между небом и землей существует больше явлений, чем мы предполагаем. В таком случае действительно ли функция человека лишь в их восприятии? Следовательно, если любая мозговая активность вызывает вибрации в эластичном эфире, то можно телепатически передавать мысли? Тогда, быть может, потусторонний мир тоже содержится в эфире? Новые средства массовой информации, такие как фотография, фонография и радиотелеграфия уже доказали, что могут улавливать и визуализировать вибрации, о чем пишут Энтони Эннс и Шелли Трауэр в книге «Вибрирующий модернизм». Оставалось лишь сделать поистине сверхъестественные явления доступными невооруженному глазу, а голоса мертвых во время спиритических сеансов – доступными слуху. Многим оккультизм казался лишь очередной разновидностью связанных с вибрациями тайн, которые науке предстояло раскрыть. Этой темой вдохновился Артур Конан Дойл, всемирно известный британский врач и писатель, биография которого, правда, не предполагала никаких амбиций к сверхъестественному.

Туберкулез – это страшный бич человечества, на который во второй половине XIX века приходилась по меньшей мере четверть всех смертей, пишет Томас Гётц в книге «Целительное средство». Когда известный бактериолог Роберт Кох летом 1890 года сказал, что против туберкулеза можно найти лечение, в Берлин направилось такое количество больных, что местной полиции пришлось принять срочные меры. А когда Кох назначил на ноябрь того же года демонстрацию туберкулина, за ним последовали и другие ученые, среди которых был Конан Дойл, тогда еще никому