Уральская Обь - Дмитрий В. Арбузов

далеко отошли от природы, потеряли язык, связывающий с ней, что больше не замечаем ничего разумного подле себя, кроме нас самих. Предпочитая ради собственного эгоцентризма пребывать в печали и одиночестве. И я было уже задремал, поддавшись тихому плеску мысли, завернувшись в куртку, у костра, как вдруг краем уха уловил незнакомый шелест веток берёзки позади и мигом вскочил.

Люди сами пришли к нам, возникли из сумерек, как из другого мира, заинтригованные всполохами живого огня. Это были ханты, Герман и Эдуард, доброжелательные и приветливые, как, наверное, все оленеводы севера. Ваня выскочил горошком из палатки, как только услышал незнакомые человеческие голоса, а через десять минут мы уже хлебали чай, мгновенно вскипевший на раскаленных до жара углях, и рассказывали о своих приключениях. Оказалось, что нам повезло, ибо эта бригада с Овгорта обычно стоит ближе к верховьям Лаптапая – на Чигим-Харуте она летует впервые. Если бы не этот случай, не видать бы нам людей ещё неделю!.. Разошлись часа в два ночи, договорились заглянуть в гости на стойбище завтра.

Ветер так и озоровал всю ночь, подвывал у останца, теребил край палатки, потом затих. К утру набежала легкая дымка, принесла запах гари: где-то полыхает тайга.

Сегодня снилась длинноногая крашеная блондинка из Самары с тонкими чертами лица и, конечно же, большими серыми глазами. Всё пыталась что-то сказать, тянулась ко мне, в мольбе заламывая красивые руки… После завтрака первым делом запечатлеваю останцы, потом поднимаюсь в гору к пикам. Сначала следует склон, затем более-менее ровное место. С этой площадки, украшенной каменными изваяниями, достигаю первого гигантского пика, подобного неровному куску щепы, отделившемуся от несуществующего ствола. Внизу серебрится долина Харуты, оттуда веет сладковатыми запахами тундры, переступившей порог лета, и снова гарью. Увы, подумываю я, полярный день убывает, и лето это недолго продлится, а здесь, наверху, и там, ещё выше, где снег, где редкие растения ещё только высвобождаются из-под покрывала зимнего холода, весь летний сезон исчисляется вообще какими-то днями, которых из-за отсутствия солнца может и вовсе не быть. Как красива эта буйная сила к жизни и как она бессмысленно жестока! В результате такой отрешённости и является в мир, должно быть, наиболее прекрасное и идеальное – выстраданное, чтобы тут же бесследно исчезнуть с первым же порывом слабого ветра, обронить яркие лепестки цветов и снова обратиться в тлен… Чем больше я думал об этом, тем меньше всего понимал, и тем сильнее чувствовал себя, со своими надеждами и планами, ничем, пустотой, пылью на дороге, бросившей смешной вызов неведомым силам – дойти до Кожыма. Что им, этим силам, до нашего человеческого существования, нашей мечты, веры в прекрасное? Ответом мне были камни, внезапно преградившие путь, среди которых застыл лёд. Нет другого выбора кроме постоянного движения вперёд навстречу прекрасной неизвестности, и этим люди ничем не отличаются от робко зацветающих на высоте стебельков.

Я долго ходил между столбообразными скалами, ступая по узеньким рубчикам краёв, затем спустился к реке и вернулся в лагерь – всё путешествие заняло не более половины дня. На обратном пути при вечернем освещении я не удержался и отснял ещё разок скопление скал, где мы остановились. Неудивительно! Здесь и кексы, и львы, даже подводная лодка есть!.. Ваня на ней сфотографировался, приложив ладонь козырьком ко лбу.

В гости отправились на закате, когда бардовый диск солнца пошёл напокать, утопая в цветной, придавленной тяжестью светила дымчатой пелене, постепенно тускнея, будто умирая, отбрасывая странный масляный блеск на воду и предметы, совсем перестав слепить глаза. Чумы и поклажа, расположенная на санях, укрытая выцветшими от непогоды шкурами, уже скрадывались сумерками, когда мы были встречены громким лаем собак, тёмными непривычными лицами обернувшихся на шум людей, на мгновение оторвавшихся от дел… Сразу бросились в глаза одежда женщин с преобладанием красно-жёлтой гаммы, их натруженные руки, занятые выделкой кож и шитьём. Мужчины, преимущественно невысокого роста, но крепкого телосложения, коренастые, одетые просто, в свитера и сапоги, лишь на время работы (сопровождение стада) в малицы[9] – глухие летние одежды из шкур мехом вовнутрь, с вечным атрибутом на поясе – тасмой[10], украшенной костяными бляшками (а в прошлом еще и клыками животных – свидетельствами боевых заслуг, знаками отличия охотника) и ножами в костяных и берестяных ножнах, не отстают от своих подруг – носят красные платки (я думаю, это связано с естественными причинами: гнусом и вторичным применением старого белья) и режут по дереву. Сани, кое-какие вещи обихода, а в недавнем времени и вообще всё, что возможно, пока Советская Власть богато не одарила этих людей железом, о чём оленеводы и по сей день вспоминают с благодарностью, как ханты, так и манси, в том числе и зыряне, предметы быта в большинстве случаев изготовляли вручную. Интересно наблюдать, как в общем-то нехитрыми способами берёза или лиственница гнутся в умелых руках в самые разные стороны, закручиваются кольцом. Помимо чумов и саней на стойбище можно встретить освобождённые от ветвей небольшие стволы деревьев, сомкнутые сучковатыми вершинами вместе – на этих импровизированных продуваемых вешалках оленеводы сушат шкуры, части оленьих туш и бельё.

Находим Германа и останавливаемся у него в чуме. Под пологом всегда прохладно в жару и тепло в дождливую погоду, комаров мало или совсем нет, приятно пахнет дымом, пространство устелено шкурами. Вам всегда предложат здесь чая и обязательно горячего, но если вы завалитесь в дом в грязных сапогах, то вас, по меньшей мере, жестко предупредят об этом, ибо в чуме принято не только разуваться, но и в целом поступать надлежащим гостю образом. Здесь чисто и лучше, чем во многих городских квартирных условиях, ибо проточная вода и трава всегда рядом, а ограниченность жилищного пространства не позволяет захламлять его вещами, якобы способными пригождаться; ветерок, просачивающийся сквозь неощутимые щёлки и полог, не дает возможности скапливаться пыли и непрерывно вентилирует помещение. В чуме, воздвигаемом на ровном месте умелыми руками за тридцать минут, всё приспособлено с точки зрения потребности кочевых условий, и эта непринуждённость радует взгляд. Очаг посредине в виде продолговатой буржуйки или просто в окружении речных камней, кругом него закопченные чайники разного калибра и масти, над огнём вялится мясо, подвешенное на проволоку или крючья, всё ценное составлено на противоположном конце от входа – в «красном углу». Едят оленеводы простую пищу, например лапшу, используя её в блюде, напоминающем азиатский бишпармак, сидя на шкурах, с низких расписных столиков; спят под марлевым пологом, укрываясь ватными одеялами, на полу. Меня поразило некоторое противоречие в