Уральская Обь - Дмитрий В. Арбузов

Ломая то ветви.

И в доме, где свет,

Где тепло и уютно

Вдруг лампочка гаснет

Тогда почему-то.

Я не хочу этого безумия, но оно находит меня само, настигает, как сон. Я закрываюсь от него словами и жестами, на висячий замок, магическим знаком родного тепла, но оно проникает сквозь щели в двери, закрадывается в уши, сжимает сердце, распахивает глаза, и всё равно однажды касается меня. И нет никакой возможности чувствовать мир иначе. В спокойном течении жизни, где отсутствует экспрессия и аккорды, живого нет ничего. Только уверенно лететь навстречу ледяной черноте, ловя белоснежными крыльями жёсткие капли, трепеща, чуть ли не камнем замирая от страха и усталости, продолжая надеяться, выискивая тусклые просветы впереди, только в этом случае приоткрывается рельефная, прерываемая частотой твоего дыхания, одухотворённая кровью глубина – бездна, где потом, может быть, оставшись в живых, ты будешь только парить, вознесённый ею на недостижимую для твоих сегодняшних сил высоту. Это кажется мифом, действием бессмысленным, но нет иного способа обратить будничность в сказку, как только пожертвовав всем ради этого, окончательно поверив в немыслимое и невозможное… И совершить такое доступно любому человеку.

Оторвавшись от праздного костра, выходим навстречу готовой вот-вот разразиться грозе, и последняя не заставляет себя ждать, обрушивается на наши головы застилающими взгляд потоками. Я ещё ни разу за весь поход не доставал непромокаемый плащ, поэтому, не имея его под рукой сейчас, вскоре вымок до нитки. С пеленой дождя всё сгинуло, провалилось; варга потерялась в полях красно-бурых камней, вынесенных с гор гигантским потоком ещё в давнем прошлом, и мы некоторое время блуждали по долине в сыром тумане, скользили среди окатанных глыб полуметровой величины в поисках выхода. Дорога вскоре нашлась и повела мощеными крупным галечником, километровыми по протяженности, похожими на древние пути, старицами, бороздящими лиственничное редколесье. Гроза закончилась, оставив после себя шлейф серой мглы, то сминающийся и расправляющийся, то обволакивающий темнеющие на фоне проясняющегося сумеречного неба гигантские, ломано изогнутые, нависающие стволы, ветви, долгогниющие корни, вытянувшиеся поперек пути. Вскоре, по мере нашего продвижения вниз, деревья укрупнились, подлесок возрос, и четкие границы стариц исчезли, смешались с настоящим лесом, густой травой. Просветы между стволами уплотнились чернотой, зажались валежником, пока мы не поняли, что оказались в глухой тайге.

– Иваныч, реку слышишь? – подумал я о ночевке.

– Нет, – тихо прозвучало в ответ.

К ночи ветер успокоился, в воздухе повисло безмолвие. На луговине спугнули медведя, тот понесся бурым комом от нас прочь, на ходу сшибая сучки, в самые дебри. Переведя дух, дав кратковременный отдых плечам, мы ещё некоторое время шагали по варге дальше, пока она не достигла безымянного притока, расположенного напротив низкого водораздела, где реки Чигим-Харута и Пожемаю, следуя чудными изгибами своих долин, прижимаются друг к другу почти что вплотную, и не вывела из лесной чащи к берегу. Лагерь разбили на ровном местечке, обставленном елочками; дрова выносили из-под плотной завесы мрачного леса, взметнувшегося в двух шагах от пятна открытого пространства. Ветви упорно, как и утром, не желали гореть, но, будучи продрогшими с головы до пят, мы быстро справились с этим вопросом наколов гору щепы и надрав смолья. Увлёкшись рубкой, отлично согревающей кровь, я неожиданно тяпнул себе топором по ноге, которую ушиб вчера, и продырявил край сапога у самой подошвы. Что за невезение… Простой огонь разогнал сгустившийся, прилипший к нашим рюкзакам, оставленным в стороне от него, мрак, и пробудил чувство радости и уверенности в завтрашнем дне, заставив позабыть обо всех перипетиях сегодняшних. Привыкнув к курортным условиям хорошей погоды, мы никак не могли прийти в себя от грозы, смириться со своим новым положением, поэтому спали беспокойно. К тому же, меня не вдохновляла вспучившаяся река, что нам придётся переходить утром, и следующая за ней, которая тоже наверняка разлилась.

Закончился геркулес, табак.

Мокрая Сыня будет мокрой?

Дожди строчили по палатке как по барабану, всю ночь, и только к утру непогода утихла. Под нами скопилась лужа воды, потому что тент растянуть как следует не удалось: под слоем трав и мха – сплошные камни, спать жестко. Да и не привыкли еще его устанавливать, третий раз за месяц достали… В результате такого нерадения мой пуховый спальник подмок.

Вчерашний день лишил меня не только нормальных сапог, но и штанов. Из-за истертости оные выбросил – комары стали прокусывать через прокладку. Хорошо, были припасены запасные брюки. С грустью одевал их. Только бы эти не порвались…

Мучаясь поисками сухих дров для разведения утреннего костра, теперь отнимающего немало сил, набрел на заросли красной смородины. Вот и она, наконец! Позавтракали, собрались, вышли – опять дождь. На варгу не возвращались, сразу углубились в лес, который тут же промочил нас градом скопившихся на лапнике капель. Река показалась метров через пятьсот. Перебираемся через её вздыбленную заостренной волной грудь, медленно, шаг за шагом, изо всех сил стараясь удержать равновесие шестами. К этому моменту дождь обернулся ливнем, и мы оказались снова полностью вымокшими, как будто и вовсе не просыхали у костра, разведенного с таким трудом. Горы за рекой впереди, как и вчера, задавил мрак.

Покидаем Харуту, поднимаемся по азимуту на водораздел – так грустно, грустно расставаться с красивыми местами, которыми даже не успеваешь полюбоваться!.. В лесу встречаются почерневшие от старости следы рубок; наверху поджидает темнозеленое, сияющее глянцевыми всплесками море карликовой березки, окружившее подножие осыпавшегося по трещинам рыжеватого массива, подобного остову корабля, выброшенного на рифы. Резиновые сапоги сверкают и поскрипывают, будто только отлитые. К Пожема-ю спускаемся мрачной тайгой и заболоченными луговинами, обходя крупный валежник. Курумов нет. Берега Пожема-ю кустисты и труднопроходимы. Здесь высокие ольховые и тальниковые заросли – по пояс заполненные сочной травой, украшенные внушительными следами четвероногих, вытесненные тайгой – подступили к подтачивающей берег кромке воды вплотную. Тропа появляется на другой стороне реки, но нам еще приходится попотеть прежде, чем мы окончательно выбираемся на неё, обогнув терриконообразную сопку. Пробуем идти по этой варге, следовать и далее в направлении верховьев Пожема-ю, к притоку Улысвож, откуда оленеводы по устоявшейся поземке, видно, поднимают запряженные оленями сани на перевал, но через сотню метров ходьбы по болоту, упираясь в очередные непролазные кущи, бросаем это занятие: зимняя дорога теряется, клонит упрямо к реке. За кустарником чернеют куру-мы, добраться до предполагаемого подъёма в такую погоду будет непросто. Стоять и мерзнуть – тоже неприятное занятие, поэтому размышления не бывают здесь долгими.