Кайран Вэйл. Академия Морбус - Игорь Углов

поднял руку — ту самую, похожую на суховатый сук, покрытый мягкой, бархатистой коркой. Он указал не на меня. Он указал вниз. Кончиком своего подобия пальца он ткнул в каменный пол перед собой, затем провёл короткую линию, будто чертя карту.

— Слушай… — проскрипел он. Голос Чертополоха прозвучал как эхо, чуть запаздывающее, но точное: «Слушай.»

Я не стал спрашивать «как». Я опустился на колени на холодный, слегка влажный камень. Положил ладони плашмя на его поверхность. Закрыл глаза. Начал с дыхания — медленного, глубокого, как учили на медитативных практиках в Доме Костей. Отсек запахи — травы, смолу, запах собственного страха. Отсек звуки — тихое бормотание Бэллы, что-то записывающей, шорох пестика в ступке, вернувшейся к работе Чертополоха. Отсек ощущение их взглядов на своей спине.

Я пытался услышать то, что слышал он. То, что было под полом. Под фундаментом.

Сначала — ничего. Только собственное сердцебиение в ушах, гул крови. Потом — далёкий, вездесущий фон. Гул Сердцевины, который был здесь, как воздух, привычный до невидимости. Монотонный, как шум моря в раковине, отдающий в кости.

Я уже начал чувствовать разочарование, стыд перед Бэллой и Чертополох, когда Голос прошептал:

«Не ушами. Ты слушаешь звук. А должен вибрацию. Костями. Кровью. Пустотой внутри. Отпусти контроль. Стань проводником.»

Это было страшно. Отпустить контроль — значит позволить голоду, этой тёмной части себя, выйти на поверхность. Но иного выбора не было. Я расслабил тело не полностью, но достаточно, чтобы позволить вибрациям камня проникнуть глубже кожи. Я представил, как моя пустота — не барьер, а резонатор. Как струна, натянутая над пропастью.

И тогда…

Я услышал.

Это не был звук в обычном понимании. Это было колебание. Ритм. Медленный, тяжёлый, неумолимый, как биение гигантского сердца, замурованного в скале на невообразимой глубине. Раз-два. Длинная пауза. Раз-два. Снова пауза. Он шёл снизу, из самой тёмной утробы мира, и пронизывал собой всё здание, каждый камень, каждую балку, каждый кирпич. Это был пульс самой академии Морбус. Её истинный метроном.

Но это был не просто механический пульс. Это была… музыка. Искажённая, больная, исполненная скрытой ярости и бесконечной усталости. В ней были пропуски, словно некоторые клавиши гигантского органа сломаны. Фальшивые ноты, которые резали внутренний слух. Пассажи, где ритм спотыкался, захлёбывался, пытался начать сначала. Как если бы огромный, умирающий зверь пытался выстукивать лапой свой последний марш.

И в этой музыке были разрывы. Яркие, болезненные точки диссонанса. Места, где ткань ритма рвалась, и сквозь дыру сочилось что-то… другое. Холодное. Голодное. Один такой разрыв был совсем близко — где-то под нами, в фундаменте восточного крыла, прямо под лабораториями Когтей. Он пульсировал неровно, прерывисто, как гниющая рана. Тот самый «слабый узел», о котором говорил Голос, был не абстракцией. Он пел свою уродливую, призывающую песню.

Я открыл глаза. Свет в комнате показался неестественно ярким, резким. Комната вернулась в фокус медленно, словно из-под воды. Бэлла смотрела на меня, затаив дыхание, её пальцы белы от силы, с которой она сжимала блокнот. Чертополох стояла неподвижно, её лицо было каменной маской учёного, но в уголках глаз я видел мельчайшие морщинки напряжения.

— Что… что ты услышал? — тихо спросила Бэлла, и её голос прозвучал хрипло, будто она долго молчала.

Я попытался встать, но колени дрожали. Опираясь на стол, я выпрямился.

— Ритм, — выдохнул я, и это слово показалось ничтожно малым для того, что я ощутил. — Всё здание… оно бьётся. Как одно огромное сердце. Но больное. Очень больное.

Элрик снова издал скрип. Длинный, многосложный. Чертополох слушала, её губы шевелились беззвучно, повторяя звуки. Потом она заговорила, её голос был ровным, переводческим:

— «Он слышит. Он слышит Песню Камня. Песню Основания. Она изменилась. С тех самых пор, как ты пришёл сюда, мальчик-пустота.»

— Изменилась как? — спросил я, не отрывая взгляда от тёмных щелей Элрика. Мне казалось, я вижу в их глубине отблеск того самого ритма.

— «Она… ищет новый такт. Новое равновесие. Раньше была ровная, монотонная боль. Теперь… в боль появилась рябь. Надежда? Нет, слишком сильное слово. Возможность. Как трещина в каменной стене, куда может прорости семя. Ты — это семя. Или тот, кто просунул в трещину нож, чтобы расширить её. Пока не ясно.»

Я обернулся к Бэлле. Её глаза горели холодным интеллектуальным огнём. Она уже понимала.

— Ты говоришь, что моё присутствие здесь что-то меняет в самой основе? — уточнил я, обращаясь к Элрику.

— «Ты — инородное тело в организме. Ты — пустота в шуме. Ты создаёшь тишину там, где её не должно быть. И шум, поток, сила — пытается обтекать эту тишину, меняет своё течение. В местах, где течение уже было слабым, больным… давление падает ещё сильнее. Стенки могут не выдержать.»

Слова Элрика, пропущенные через перевод Чертополоха, звучали отстранённо, как строки из учебника по геоматической гидродинамике. Но смысл был ясен и страшен. Я был не просто пассивным наблюдателем, студентом, пытающимся выжить. Я был активным элементом в системе. Диссонансом, который заставлял больной орган фальшивить ещё сильнее, который мог — чисто теоретически — довести его до разрыва.

Бэлла подошла ко мне ближе, её лицо было сосредоточенным, ум работал с видимой скоростью.

— Значит, твой дар — это не просто поглощение магии, — прошептала она, больше для себя, чем для меня. — Это ещё и… камертон. Аномальный резонатор. Ты можешь настраиваться на сбои в самой системе. Не на поверхностные аномалии, а на глубинные точки напряжения. На структурные слабости.

— Кажется, да, — ответил я, и голос мой прозвучал чуждо. — Я могу их слышать. Чувствовать.

Чертополох медленно сложила руки на груди. Её взгляд скользил между мной, Бэллой и Элриком.

— Интересная… и чрезвычайно опасная гипотеза, — произнесла она с ледяной чёткостью. — Если это так, то ваш милый академический проект по изучению «малых аномалий» приобретает совершенно иное, куда более весомое значение. Картография призраков в библиотеке — это любопытно. Картография структурных слабостей фундамента Узилища Морбус — это уже не академический интерес. Это знание оперативного, стратегического уровня. Знание, за которое здесь не просто исключают. За которое растворяют в стенах, как неправильный ингредиент в общем котле, не оставляя и воспоминания.

Её слова повисли в тяжёлом, пропитанном запахами трав воздухе. Никто не спешил их оспорить.

Бэлла первая нарушила молчание, вернувшись к своему прибору и сделав несколько записей в блокноте. Но я видел, как напряжены её плечи.

— Тогда нам нужно быть не просто осторожными, — сказала она, не поднимая головы. — Нам нужно быть точными, как хирурги. И действовать в рамках, которые не вызовут подозрений. Кайран, ты можешь попробовать… не