Кайран Вэйл. Академия Морбус - Игорь Углов

Я посмотрел на Элрика. Он снова сидел неподвижно, но его листья, эти бархатистые образования цвета старой крови, слегка дрожали, как от ветра, которого не было.

— Я не знаю, — честно признался я. — Боюсь сделать хуже. Сорвать что-то, что держится на волоске.

— «Не бойся,» — проскрипел он, и Чертополох тут же перевела, почти синхронно. — «Тихий звук не порвёт натянутую струну. Он заставит её лишь задрожать и показать своё истинное натяжение. Сыграй… свою ноту. Тише шёпота. Посмотрим, что ответит Камень.»

Это было приглашение. И вызов. Я снова опустился на колени. Камень под ладонями казался уже не просто холодным — он был живым. Спящим, но живым. Я снова закрыл глаза, отыскивая внутренним слухом ту самую фальшивую ноту под восточным крылом. Ту самую аритмию в сердцебиении фундамента.

Нашёл. Она пульсировала, как гнойник: тупой, тёплой, отвратительной болью в общем холодном потоке.

И я… подул. Мысленно. Как дуют на тлеющий уголёк, чтобы проверить, жив ли ещё огонь. Послал в эту точку крошечный, точечный импульс своей пустоты. Не поглощение, не разрушение. Просто прикосновение. Лёгкий укол булавкой в спящую кожу. Намерение было простым: «Эй. Я тебя чувствую.»

Ответ пришёл не мгновенно. Прошла пара секунд тягостного молчания. Потом ритм под восточным крылом дрогнул. Фальшивая, захлёбывающаяся нота на миг смолкла, будто затаила дыхание. Потом вернулась — но уже другой. Не более чистой. Просто иной. Более… настороженной. Как будто система, столкнувшись с непонятным, микроскопическим вмешательством изнутри, попыталась перестроиться вокруг новой помехи, классифицировать её, найти ей место в своей больной симфонии.

А потом что-то ответило мне.

Не из-под пола. Из меня самого.

Голод — тот самый, древний, ненасытный инстинкт, который я считал частью своего проклятия — вдруг дёрнулся. Не к еде, не к чужой магии вокруг. Он дёрнулся к той самой точке, которой я коснулся. Как зверь, учуявший по запаху крови другого, родственного по духу, но чужого зверя. В этом ответе не было страха. Было любопытство. И жадность. Как будто там, в этой слабости, была не просто болезнь, а… пища. Непривычная, странная, возможно, даже ядовитая, но пища.

Я резко оторвал руки от пола, как от раскалённого железа. Вскочил на ноги, пошатнувшись. По спине, от копчика до затылка, пробежала ледяная волна мурашек. Во рту встал тот самый горький привкус, который бывал после поглощения, но сейчас он был чище, острее.

— Что? Что случилось? — Бэлла была рядом в два шага, её рука непроизвольно потянулась ко мне, но остановилась в сантиметре от моей руки.

— Он… откликнулся, — пробормотал я, с трудом переводя дыхание. Голос сорвался на хрип. — Не просто ритм. Не просто бездушная вибрация. Что-то в этом ритме… живое. И оно голодное. И оно почувствовало меня.

Чертополох нахмурилась, её пальцы сжали складки мантии.

— Описание… совпадает с некоторыми маргинальными теоретическими моделями, — сказала она, и в её голосе впервые зазвучала не просто научная отстранённость, а лёгкая, сдерживаемая тревога. — Если фундаментальный геоматический эгрегор — Основание — действительно является частью живой, пусть и глубоко искажённой, системы, а не просто механическим аккумулятором… то её «иммунный ответ» на вторжение может быть не пассивным, а агрессивным. Целенаправленным. Будь осторожен, мальчик. Ты играешь не с мёртвой машиной, а с раненым, спящим в глубокой берлоге зверем. Ты ткнул в него палкой. Он ещё не проснулся, но ему уже приснилось, что его тронули.

Элрик издал долгий, протяжный скрип, полный чего-то невыразимо печального и древнего. Чертополох слушала, и её лицо стало мягче, почти скорбным.

— «Зверь спит,» — перевела она. — «Но сон его тяжёл и полон кошмаров. И он видит сны. Плохие сны, которые просачиваются сквозь камень, как вода. Они поднимаются наверх… и становятся нашими снами. Нашими страхами. Нашими маленькими безумиями.»

Бэлла, побледнев, но собранная, записывала всё в свой блокнот быстрыми, уверенными штрихами.

— Значит, аномалии, искажения, «проклятые» артефакты, внезапные помешательства… — она говорила, формулируя мысли вслух. — Это могут быть не просто случайные сбои в магической матрице. Это могут быть… выбросы. Как гной из нарыва. Система, этот «зверь», пытается избавиться от внутреннего яда, от боли, от чужеродных включений, и этот яд воплощается в предметах, в людях, в событиях. Он материализует свои кошмары.

Теория обретала жуткие, но невероятно стройные очертания. Морбус был не школой, не тюрьмой в обычном смысле. Он был гигантской, живой раной на теле мира. И всё, что в нём происходило — обучение, исчезновения, магия Домов, политические интриги — было симптомами. Попытками организма зажить, пусть и уродливыми, болезненными, ведущими к ещё большим метастазам.

— Нам нужно больше данных, — заключила Бэлла, со щелчком закрывая блокнот. — Систематическое, но крайне осторожное сканирование. Не карта аномалий. Карта этих самых «фальшивых нот», точек напряжения, потенциальных разрывов. Если мы сможем предсказывать, где система с наибольшей вероятностью даст сбой, где прорвётся её «гной»…

— …мы сможем либо заранее укреплять эти места, чтобы сохранить статус-кво, — медленно закончил я её мысль, глядя куда-то в пространство за её плечом, — либо, наоборот, целенаправленно ослаблять их. Чтобы контролируемо спустить пар. Или чтобы вызвать контролируемый обвал.

Чертополох резко покачала головой, и её седые волосы колыхнулись, как грива.

— Очень, очень опасная игра, дети, — сказала она, и в её голосе не было снисхождения, только трезвое предупреждение. — Вы оба умны не по годам и, кажется, начали понимать истинные масштабы поля, на которое выступили. Но поймите и это: если вас заподозрят не просто в сборе интересной информации, а в попытках диагностировать и, упаси Тени, лечить или калечить само Основание… вас не просто исключат с позором. Вас не просто убьют. Вас сотрут. Растворят в магическом потоке так тщательно, что даже память о вас начнёт распадаться у тех, кто вас знал. Вы станете ещё одним кошмаром, который приснится спящему зверю и будет тут же переварен. Выбор за вами.

— Мы будем предельно осторожны, — сказала Бэлла, но в её голосе не было и тени страха. Был холодный, отточенный азарт исследователя, стоящего на пороге открытия, способного перевернуть его мир. — И мы будем действовать только в рамках одобренного проекта.

— Который я, как куратор, буду время от времени инспектировать, — сухо добавила Чертополох. — Для вашей же безопасности. И для чистоты эксперимента. Теперь, если вы закончили первичный контакт, предлагаю завершить сеанс. Ему нужен покой.

Мы собрали прибор, поблагодарили Чертополоха и Элрика — он ответил коротким, дребезжащим скрипом, который Чертополох даже не стала переводить, — и вышли в коридор. Каменная дверь закрылась за нами с