Николай Гоголь - Владимир Владимирович Набоков

бормотание, бормотание, лирический всплеск, бормотание, лирический всплеск, бормотание, лирический всплеск, бормотание, фантастическая кульминация, бормотание, бормотание и возвращение в хаос, из которого все возникло. На этом сверхвысоком уровне искусства литература, конечно, не занимается оплакиванием судьбы обездоленного человека или проклятиями в адрес власть имущих. Она обращена к тем тайным глубинам человеческой души, где проходят тени других миров, как тени безымянных и беззвучных кораблей.

6

Как, наверное, уже уяснили себе два-три самых терпеливых читателя, это обращение – единственное, что, по существу, меня занимает. Цель моих беглых заметок о творчестве Гоголя, надо надеяться, стала совершенно ясна. Грубо говоря, она сводится к следующему: если вы хотите узнать что‐нибудь о России, если вы жаждете понять, почему продрогшие немцы проиграли свой блиц, если вас интересуют «идеи», «факты» и «тенденции» – не трогайте Гоголя. Каторжная работа по изучению русского языка, необходимая для того, чтобы его прочесть, не окупится привычной для вас монетой. Не троньте его, не троньте. Ему нечего вам сказать. Не подходите к рельсам. Там высокое напряжение. Доступ закрыт. Избегайте, воздержитесь, не надо. Мне хотелось бы привести здесь полный перечень запретов, вето и угроз. Впрочем, вряд ли это понадобится – ведь случайный читатель, наверно, так далеко и не заберется. Но я буду очень рад неслучайному читателю – братьям моим, моим двойникам. Мой брат играет на губной гармонике. Моя сестра читает. Она моя тетя. Сначала выучите азбуку губных, заднеязычных, зубных, буквы, которые жужжат, гудят, как шмель и муха цеце. После какой‐нибудь гласной станете отплевываться. В первый раз просклоняв личное местоимение, вы ощутите одеревенелость в голове. Но я не вижу другого подхода к Гоголю (да, впрочем, и к любому другому русскому писателю). Его произведения, как и всякая великая литература, – это феномен языка, а не идей. Не стоит надеяться понять писателя, если даже не можете произнести его имя. Мои переводы отдельных мест – это лучшее, на что способен мой бедный словарь; но если бы они были так же совершенны, какими их слышит мое внутреннее ухо, я, не имея возможности передать их интонацию, все равно не мог бы заменить Гоголя. Стараясь передать мое отношение к его искусству, я не предъявил ни одного ощутимого доказательства его ни на что не похожей природы. Я могу лишь положа руку на сердце утверждать, что я не выдумал Гоголя. Он действительно писал, он действительно жил.

Гоголь родился 1 апреля 1809 года. По словам его матери (она, конечно, придумала этот жалкий анекдот), стихотворение, которое он написал в пять лет, прочел Капнист, довольно известный писатель. Капнист обнял важно молчавшего ребенка и сказал счастливым родителям: «Из него будет большой талант, дай ему только судьба в руководители учителя-христианина». Но вот то, что Гоголь родился 1 апреля, это правда.

6. Комментарии

– Что ж… – сказал мой издатель.

Золотистый просвет между мрачными горами заполнял нежный закат. Отдаленные края ущелья окаймлялись ресницами елей, а еще дальше, в глубине самого просвета, можно было различить силуэты других, меньших по размеру и совершенно неземных гор. Мы беседовали в холле высокогорного отеля в штате Юта. Тонкие осины на ближних склонах и светлые пирамиды старинных шахтных отвалов воспользовались зеркальной поверхностью большого окна, чтобы безмолвно принять участие в разговоре – примерно так же, как байроновские картины в разговоре Чичикова с Собакевичем в доме последнего.

– Ну что ж, – сказал мой издатель, – мне нравится… но я убежден, что студенту следует рассказать, о чем идет речь.

Я сказал…

– Нет, – ответил он, – я говорю о другом. Я имею в виду, что студенту надлежит рассказать больше о книгах Гоголя. Я говорю о сюжетах. Студент захочет узнать, о чем эти книги.

Я сказал…

– Нет, этого вы не сделали, – возразил он. – Я все прочел очень внимательно, и моя жена тоже, но сюжетов мы не нашли. И потом, в конце должно быть что‐нибудь вроде библиографии или хронологии. Студент должен понять, что к чему, иначе он придет в замешательство и не захочет читать дальше.

Я сказал, что любой интеллигентный человек легко может найти даты и прочие сведения в хорошей энциклопедии или в любом пособии по русской литературе. Он возразил, что студент не обязательно должен быть интеллигентным человеком и в любом случае будет недоволен, если его заставят еще о чем‐то справляться. Я сказал, что студенты бывают разные. Он ответил, что, с точки зрения издателя, все они одним миром мазаны.

– Я же пытался объяснить, – сказал я, – что в произведениях Гоголя подлинные сюжеты кроются за очевидными. Эти подлинные сюжеты я излагаю. Его рассказы только подражают сюжетным повествованиям. Это как редкостный мотылек, который, отказавшись от своего внешнего облика, подражает внешнему облику существа совершенно другой породы – скажем, какой‐нибудь популярной бабочке.

– Ну и хорошо, – сказал он.

– Или скорее непопулярной, непопулярной у ящериц и птиц.

– Да, я понимаю, – сказал он. – Я отлично все это понимаю. Но, в конце концов, сюжет есть сюжет, и студенту надо рассказать, что происходит. Например, пока я сам не прочел «Ревизора», у меня не было ни малейшего представления, в чем там дело, хотя я внимательно изучил вашу рукопись.

– Скажите, – спросил я, – что же происходит в «Ревизоре»?

– Ну как же, – сказал он, откинувшись в кресле, – происходит то, что молодой человек застрял в городе, потому что проиграл все свои деньги в карты, а город полон политиканов, и он использует этих политиканов, чтобы добыть деньги, внушив им, будто он государственный чиновник, посланный из центра для инспекции. А когда он их использовал, соблазнил дочку мэра, напился у мэра и получил взятки от судей, врачей, помещиков, торговцев и всякого рода администраторов, он уезжает из города как раз перед тем, как приезжает настоящий инспектор.

Я сказал…

– Да, конечно, вы можете это изложить, – великодушно согласился мой издатель. – Но вот еще и «Мертвые души». Прочитав главу в вашей книге, я не мог бы сказать, в чем там дело. И кроме того, как я уже говорил, должна быть библиография.

– Если речь идет о списке переводов и книг о Гоголе…

– Ну да, – сказал мой издатель.

– Если вам надо это, дело обстоит просто, потому что, кроме отлично переведенных Герни «Мертвых душ», «Ревизора» и «Шинели», которые появились тогда, когда я сам тяжко трудился над ними, нет ничего, только переложения, чудовищно искажающие Гоголя.

В эту минуту два щенка кокер-спаниеля – черный с обвислыми ушами и симпатичной косинкой в голубоватых белках и белая сучка с розовыми пятнышками на морде