Николай Гоголь - Владимир Владимирович Набоков

начало 1837

Рим. «Моя жизнь, мое высшее наслаждение умерло с ним» (из письма к Погодину после дуэли Пушкина и его смерти в Санкт-Петербурге).

весна 1838

Рим. Двое поляков-католиков решили – судя по их донесениям начальству, – что им весьма успешно удается обратить в свою веру Гоголя. Критик Вересаев («Гоголь в жизни». М.—Л.: Academia, 1933. С. 190) полагает, однако, что Гоголь бессовестно водил порядочных господ за нос и тут же бросил их, едва его богатая и полезная в житейских делах подруга княгиня Зинаида Волконская (фанатичная католичка) покинула Рим.

май 1839

Короткая романтичная дружба с молодым графом Виельгорским, умиравшим в Риме от чахотки. Часы, проведенные у его постели, явственно отзываются в пафосе гоголевского наброска «Ночи на вилле».

зима 1839/1840

Вернулся в Россию. Прочел первые главы «Мертвых душ» знакомым литераторам.

апрель 1840

«Некто, не имеющий собственного экипажа, ищет попутчика до Вены, имеющего собственный экипаж, на половинных издержках <…>» (объявление в газете «Московские ведомости»).

июнь 1840 – октябрь 1841

Вновь в Италии. Много времени проводит с русскими художниками, пишущими свои работы в Риме. Окончил «Шинель» (с. 175).

зима 1841/1842

Снова находится в России.

1842

Выпустил первый том «Мертвых душ» (с. 88). Если бы вы были русским помещиком во времена Гоголя, то вы могли бы продавать, покупать и закладывать крестьян. Крестьян называли «душами», подобно тому как домашний скот считали в «головах». Если бы вы где‐нибудь упомянули, что у вас сотня душ, то это не значило бы, что вы второстепенный поэт, но что вы мелкий землевладелец. Правительство проверяло число ваших крестьян, поскольку вы должны были платить за них подушный налог. Если бы кто‐то из ваших крестьян умер, вам все равно пришлось бы платить до следующей переписи. Мертвая «душа» оставалась в списке. Вы больше не могли пользоваться подвижными телесными частями, которые у нее когда‐то были – руками или ногами, – но потерянная для вас «душа» все еще здравствовала в Элизиуме официального делопроизводства, и только очередная перепись могла ее уничтожить. Бессмертие «души» продолжалось много месяцев, и за нее все время приходилось платить. Замысел Чичикова состоял в том, чтобы записать на свое имя ваши «мертвые души» и, сняв с вас обузу, самому платить за них налог. Он подумал, что вы будете рады избавиться от них, а небольшая плата за совершение сделки вас буквально осчастливит. После приобретения достаточного числа этих смехотворно дешевых душ он намеревался заложить их, как закладывали обычные живые «души», каковыми они номинально и оставались в казенных бумагах. По моему предположению (с. 100–101), едва ли можно было ждать, что правительство, разрешившее торговлю живыми людьми, выступит экспертом по вопросу этичности сделок с душами мертвыми – абстрактными прозвищами на клочке бумаги. Гоголь совершенно упустил это обстоятельство из виду, когда во второй части «Мертвых душ» попытался представить Чичикова человеком-грешником, а правительство – сверхчеловеческим судией. Все персонажи первой части в равной степени недочеловеки, и все они обитают в лоне гоголевской демонократии, – поэтому совершенно не важно, кто кого судит.

Чичиков приезжает в город N. и завязывает знакомства со знатными людьми. Затем он посещает живущих в окрестностях помещиков и более или менее дешево скупает у них мертвые души. Цепочка сделок приводит его к важному и неповоротливому Собакевичу; к мягкому и томному Манилову; к алчному, побитому молью Плюшкину (произносится как «plew-shkin», как будто моль проела плюш); к Коробочке, в которой идеально смешаны суеверность и практичность; и к задире Ноздреву, гнусному, громкому, грязному жулику, намного менее обаятельному, чем Павел Иванович Чичиков. Болтовня Ноздрева и осторожность Коробочки настраивают город против нашего пухлого авантюриста, нашего Казановы-некрофила, нашего перекати-поле г-на Чичикова. Он покидает город на крыльях одного из тех дивных лирических отступлений (пейзаж, развернутая метафора, скороговорка фокусника), к которым автор прибегает всякий раз, как его герой находится в пути между деловыми визитами. О структуре «Мертвых душ» см. с. 88–145.

От второго тома «Мертвых душ» до нас дошли лишь первые главы. После встреч с еще несколькими помещиками Чичикова наконец ожидают крупные неприятности с полицией. Сколь бы удачными ни были отдельные места, заметно, что взятая на себя автором духовная миссия постепенно губит книгу (с. 168).

1842–1848

Переезжает с места на место в поисках здоровья и вдохновения, но не находит ни того ни другого.

1847

Выходят в свет «Выбранные места из переписки с друзьями» (с. 160).

весна 1848

Смутное и скучное паломничество в Палестину (с. 165).

1848–1852

Москва, Одесса, Васильевка (дом матери), монастыри, снова Москва.

февраль 1852

«Отрекись от Пушкина! Он был грешник и язычник», – потребовал горячий, крепкий о. Матвей от безвольного, больного Гоголя во время их последней встречи.

11 февраля 1852

«Ночью на вторник <…> он долго молился один в своей комнате. В три часа призвал своего мальчика и спросил его, тепло ли в другой половине покоев. [Он остановился в Москве у графа А. П. Толстого, фанатичного последователя о. Матвея.] “Свежо”, – ответил тот. “Дай мне плащ, пойдем, мне нужно там распорядиться”. И он пошел, со свечой в руках, крестясь во всякой комнате, через которую проходил. Пришед, велел открыть трубу как можно тише, чтоб никого не разбудить, и потом подать из шкафа портфель. Когда портфель был принесен, он вынул оттуда связку тетрадей, перевязанных тесемкой, положил ее в печь и зажег свечой из своих рук. Мальчик [так рассказывает Погодин о сожжении второй и третьей частей «Мертвых душ»], догадавшись, упал перед ним на колени и сказал: “Барин! что это вы? Перестаньте!” – “Не твое дело, – сказал он. – Молись!” Мальчик начал плакать и просить его. Между тем огонь погасал после того, как обгорели углы у тетрадей. Он заметил это, вынул связку из печки, развязал тесемку и уложил листы так, чтобы легче было приняться огню, зажег опять и сел на стуле пред огнем, ожидая, пока все сгорит и истлеет. Тогда он, перекрестясь, воротился в прежнюю свою комнату, поцеловал мальчика, лег на диван и заплакал». Чувство облегчения, возможно, смешивалось с ощущением конца (с. 165).

4 марта 1852

Гоголь скончался (с. 21).

Комментарии

С. 28. pueritus scribendi – детское бумагомарание (искаж. лат.). Набоков каламбурно переиначил латинское выражение pruritus scribendi (письменный зуд), почерпнув его из статьи И. Г. Кулжинского «Заметка о Гоголе и Шевченко» (1868), отрывок которой приведен в книге В. Вересаева «Гоголь в жизни»: «В Гоголе, еще с отроческих лет, было уже заметно расположение к авторству, известная школьная болезнь, pruritus