Николай Гоголь - Владимир Владимирович Набоков

реальностью, для разложения и свободного перемещения ее элементов, так что обычные соотношения и связи (психологические и логические) оказываются в этом заново построенном мире недействительными и всякая мелочь может вырасти до колоссальных размеров. <…> Конец “Шинели” – эффектный апофеоз гротеска, нечто вроде немой сцены “Ревизора”. Наивные ученые, усмотревшие в “гуманном” месте всю соль повести, останавливаются в недоумении перед этим неожиданным и непонятным внедрением “романтизма” в “реализм”» (Эйхенбаум Б. О прозе. Сборник статей. Л.: Художественная литература, 1969. С. 322, 325)

С. 193. Овсянико-Кули… – Имеется в виду Д. Н. Овсянико-Куликовский (1853–1920), автор монографии о Гоголе.

С. 195. Родился в пестром и грязном ярмарочном местечке Сорочинцы (ударение на третьем слоге)… – Замечание Набокова объясняется тем, что, по одной из версий, название происходит от так называемого сарацинского пшена, т. е. риса, которым торговали на Сорочинской ярмарке.

С. 197. …«растительные нравы старых супругов, их леность, обжорство, эгоизм, идеализированы и сентиментализированы» (Мирский, «История русской литературы», с. 194)… – Цитата из лучшей, по мнению Набокова, англоязычной истории русской литературы (Святополк-Мирский Д. П. История русской литературы с древнейших времен по 1925 год / Пер. Р. Зерновой. Новосибирск: Свиньин и сыновья, 2014. С. 246). При ссылках на Д. П. Мирского Набоков указывает страницы по американскому изданию.

С. 198. Василий Жуковский, 1783–1852. – У Набокова год смерти ошибочно указан как 1878.

«Двенадцать последующих лет (1836–1848) он проживал за границей, только изредка наезжая в Россию»… – Святополк-Мирский Д. П. История русской литературы с древнейших времен по 1925 год (с. 236).

С. 199. Дверь Браунинга хранится в библиотеке колледжа Уэллсли. – В мае 1937 г. колледж Уэллсли, в котором Набоков преподавал в начале 1940‐х гг., получил в дар дверь лондонского дома, где жила Элизабет Баррет Браунинг, ставшая женой знаменитого поэта Р. Браунинга (1812–1889). Дверь примечательна тем, что через щель для писем в ней прошло множество любовных писем Р. Браунинга к Элизабет.

«Моя жизнь, мое высшее наслаждение умерло с ним»… – Из письма Гоголя к М. П. Погодину от 18 марта 1837 г.

Критик Вересаев («Гоголь в жизни». М.—Л.: Academia, 1933. С. 190) полагает, однако, что Гоголь бессовестно водил порядочных господ за нос… – «Думается нам, что скрытный и очень практичный в житейских делах Гоголь просто водил за нос охотившихся за ним польских монахов. Единственная его цель была – угодить богатой и знатной княгине Волконской, фанатической католичке. Характерно, что немедленно после ее отъезда из Рима он круто порывает все отношения с апостолами Богдана Яньского и совершенно скрывается с их горизонта» (Вересаев В. Гоголь в жизни. Систематический свод подлинных свидетельств современников. М.—Л.: Academia, 1933. С. 190).

С. 203. «Ночью на вторник <…> он долго молился один в своей комнате. <…> лег на диван и заплакал». – Цитата из того же издания (Вересаев В. Гоголь в жизни. С. 497–498).

Андрей Бабиков

Приложение

I

М. М. Карпович – В. В. Набокову[35]

Нью-Йорк

18 октября 1943 г.

Дорогой Владимир Владимирович,

Наконец посылаю Вам свои замечания на Вашего Гоголя. Как видите, они сводятся к тому, что я советую изъять ряд эксцентричностей – своего рода литературных выходок. Пожалуйста, не поймите меня превратно. Я не руководствуюсь в данном случае академизмом. Во-первых, он мне вообще чужд, во‐вторых, даже если все это выпустить, академического характера Ваша книга все равно не приобретет. Мне просто кажется, что все эти места излишни и портят книгу. Во-первых, они не относятся к делу и зря отвлекают внимание от того, что существенно. Во-вторых, способны восстановить против Вашей книги даже и расположенных к Вам читателей. Сужу по себе. Должен признаться откровенно, что при чтении мне все эти вещи мешали и даже раздражали. В самом деле, почему Вы должны сводить свои личные счеты (сие, конечно, надо понимать духовно) с Фаустом, немцами, американской рекламой и т. п. за счет Гоголя и читателей? Между тем было бы жалко, если бы из‐за этого естественного раздражения читатели (из желательной категории) не вняли тому замечательному, что Вы говорите о Гоголе. Наконец, пожалуйста, не обижайтесь, должен сказать, что мне показалось, что в данном случае эти трюки Вам не удались. Мне, по крайней мере, не было смешно, и я готов был сказать, как королева Виктория: «We are not amused»[36].

Если бы я чувствовал себя Тургеневым, пишущим предсмертное письмо Толстому, то я кончил бы это свое послание патетическим призывом к Вам последовать моему совету и спасти Вашу прекрасную книгу от ненужных нареканий. Но поверьте, пожалуйста, и без такого призыва, что я решительно принимаю судьбу Вашей книги очень близко к сердцу.

Ваш

[М. Карпович]

[К письму приложение: список из 13 пунктов – те места в книге, которые Карпович предлагает исключить. Затем приписка (по‐английски):]

Я также согласен с Лохлином[37], что из книги следует исключить примеры плохих переводов (стр. 89–91). Наконец, на стр. 65 – коктейль из Гегеля и Шлегеля с толикой Фейербаха – звучит хорошо и забавно, но, боюсь, исторически неверно. В 1840‐е годы Шлегеля в России широко не читали, а вот Гегель и Шеллинг были бы более подходящей парой – но они не рифмуются. Что касается Фейербаха, он лишь значительно позднее стал популярен[38]. В целом я, однако, решительно не возражаю против этого предложения.

II

М. А. Алданов – В. В. Набокову

Нью-Йорк

15 сентября 1944 г.

Дорогой Владимир Владимирович,

Получил позавчера Вашу книгу, сердечно благодарю. Я прочел ее не «в один присест», но действительно в два. Это очень блестящая и остроумная книга, одна из Ваших самых блестящих. Солгал бы Вам, если бы сказал, что с ней согласен. У меня есть возражения к каждой странице. Очень ли Вы будете меня презирать, если скажу, что, по моему глубокому убеждению, Гоголь, при всей своей самой подлинной гениальности, был много проще, чем Вы его изображаете, – проще от первой страницы с разговором двух «русских» мужиков (помните полемику о «русских»?) и молодого человека в белых канифасовых панталонах, до последней с благородным мерзавцем князем и его неподражаемым «разумеется, пострадает и множество невинных». Проще и зависимее от иностранных влияний. Говоря о художественных приемах Гоголя, Вы, конечно, часто говорите о Сирине, – и это высшая похвала. Знаю, что Вы совершенно равнодушны к чужому мнению и к моему в частности, но все‐таки хотел бы Вам сказать, что