Российский колокол № 7-8 2020 - Коллектив авторов

время, когда больше сотни солдат фиксировали каждое его движение и оценивали каждое сказанное им слово. Как дети сразу чувствуют, говорите вы правду или нет, утверждая, что любите их, так и подчинённые мгновенно ощущают, что вы за командир, сразу устанавливая по отношению к вам границу, через которую переступать нельзя. Случается, правда, что и первые, и вторые ошибаются. Мы интуитивно чувствовали, что перед нами стоит настоящий старшина, но верх взяло сомнение, и при следовании в столовую рота устроила ему проверку «паровозом».

– Паровозом? – удивился я.

– Да, вы когда-нибудь в детстве играли в паровоз?

– А… – догадался я. – Чух-чух-чух…

– Совершенно верно, только в нашем случае этот ритм задавался топотом ног. От нашей казармы шла асфальтовая дорожка, выходившая на прямую, как стрела, длинную дорогу, ведущую в солдатскую столовую, глядевшую на неё всеми своими окнами, молча отмечая про себя всё, что творилось на ней днём и ночью.

Всё произошло как-то само собою. Стоило одному из старослужащих сделать пару шагов «паровозом» – рота мгновенно его поддержала. Вместе со всеми топал и я. Это смахивало на предательство, но я ничего не мог с собой поделать. Какое-то нездоровое любопытство пробудилось в душе моей: мне захотелось посмотреть, как поведёт себя в этой ситуации Павел – по большому счёту для него это была проверка на соответствие занимаемой должности. Его предшественник подобную проверку не выдержал. Он растерялся, рота стала неуправляемой. Через неделю старшина сам попросил командира части перевести его на должность начальника склада. Жизнь явно играла с нами в поддавки, и нам казалось, что так будет всегда. По сравнению с нами, мальчишками, старшина был взрослым мужчиной, и поэтому мы, со свойственной нашему возрасту категоричностью, сочли его тряпкой и все как один его осудили. Откуда нам было знать, что всем нам, и не раз, жизнь устроит проверку наподобие той, что устроили ему мы, и что многие из нас её тоже не выдержат и будут придумывать тысячи причин, лишь бы оправдать своё малодушие.

Мы «ехали на паровозе», прибавляя и прибавляя ход.

– Укатали и этого, – слышал я сзади чей-то сдавленный злорадный шёпот.

Старшина шёл впереди моего взвода, и мне было хорошо видно, как он относится к происходящему. Он был совершенно спокоен – словно то, что происходило, его совершенно не касалось. Мне показалось, что в какой-то момент ему даже стало интересно, надолго ли нас хватит. Наконец он прибавил шаг и, поравнявшись с первым взводом, остановив роту, повернул её к себе. Медленно пошёл он вдоль строя, пристально глядя каждому стоящему в глаза. Встретившись с ним глазами, некоторые отводили их в сторону, большинство же делали вид, что рассматривают носки своих сапог. Когда он посмотрел в глаза мне, я проявил характер и выдержал его взгляд. Я видел, что он понимает: своим «паровозом» рота бросила ему вызов. И он этот вызов принял. Если бы он дал волю эмоциям – на его авторитете можно было смело поставить крест. Но он был абсолютно спокоен.

– Хорошо проехали, – сказал старшина. – На первый раз прощаю, – пропустив мимо ушей чей-то смешок, добавил он. – Второго раза не будет. Если «паровоз» повторится, о походном шаге придётся забыть навсегда. Будете передвигаться только строевым шагом или бегом. Развели мне здесь гадюшник! Я этому змеиному клубку не только зубы вырву, но и голову отверну без всякого сожаления. Я старшина, а не работник ТЕР-Р-РА-РИУМА!

Что-то звериное и страшное, напоминающее рычание тигра, было в том, как произнёс он последнее слово.

– А что же вы? – вырвалось у меня.

Мой попутчик внимательно посмотрел на меня.

– Вам приходилось бывать в зоопарке? – неожиданно спросил он. – А видеть тигра? Я сомневаюсь, – продолжал он, – что после того, как вы услышали, как он рычит, у вас возникло желание войти к нему в клетку и потаскать его за уши.

Мы рассмеялись.

– Тот день запомнился нам надолго, – продолжал он. – Раз за разом делали мы попытки прибыть в столовую на обед. Как только при подходе к столовой мы переходили на строевой шаг, а он, из-за отсутствия тренировок, мягко говоря, был у нас неважный, Павел бегом возвращал нас на исходную позицию. Конечно, мы были недовольны. Кому понравятся такие пробежки? Вернув нас в очередной раз к казарме, он перестроил роту в три шеренги.

– Я не могу передать вам словами, какое это отвратительное зрелище – ваш подход к столовой, – сказал Павел. – Вы должны хотя бы двадцать метров пройти строевым шагом так, чтобы все, кто видел, как идёте вы, не смогли сдержать своих слёз. Но чтобы плакали они не от жалости, видя, какие вы все жалкие и немощные, а от зависти, что у них не получается пройти так же чётко и красиво.

Рота оживилась. Его слова пришлись всем по душе.

– Я убеждён, что пройти строевым шагом так, как идёт пятая рота, самая лучшая рота в части, не дано никому! Рота! – скомандовал он. – Напра-во! Заправиться! Попрошу быть внимательнее к моим командам.

Мы видели: старшина действительно верит, что нам по плечу любая задача, и его уверенность невольно передалась нам.

– Смирно! – подал он команду метров за двадцать до столовой. И все мы как один невольно почувствовали в душе гордость за себя и свою роту – таким твёрдым и уверенным был наш строевой шаг. И когда мы подходили к столовой, из окон, не скрывая удивления, смотрели на нас десятки глаз. Да и было чему удивляться: чётким строевым шагом, слаженно и красиво шла рота, считавшаяся худшей в части.

– Стой! – резко скомандовал Павел, когда мы подошли к крыльцу. – Замерли! – ещё громче и резче подал он команду, увидев, что один из солдат решил поправить ремень. – Не шевелись! – и, выждав три-четыре секунды, дал команду «вольно».

Стоя на крыльце и слушая рапорт старшины о прибытии роты на обед, дежурный по части смотрел то на него, то на нас и улыбался.

– Чудеса, да и только, – дослушав Павла до конца, сказал он, ещё больше расплываясь в улыбке. – Заводи роту, старшина.

С этого дня у нас началась новая жизнь.

Попутчик мой вздохнул, словно вновь пережил давно минувшие события. За мокрым окном вагона замелькали расплывчатые огни фонарей. Поезд подходил к какой-то станции.

– Не желаете размяться? – спросил мой сосед, когда состав остановился.

Я отказался. В купе у нас заметно потеплело; мне не хотелось идти в тамбур на холод и дышать чадом от печки.

Он ушёл. В коридоре слышались голоса и шаги пассажиров. Я молил бога, чтобы к нам никого не подселили. Когда за дверью вновь воцарилась тишина, я