Юность на берегу моря Лаптевых: Воспоминания - Юрате Бичюнайте-Масюлене

— Знаю, — ответила я спокойно.

— Никуда я тебя не отпущу!

— Ты кто мне? Муж?

— Все равно не позволю тебе шляться со всякими авантюристами!

Военный стоял и молчал, но было видно, что он догадывается, о чем речь. Я строго попросила Юргиса пропустить нас.

— Ко мне на день рождения прийти не смогла! Больную изобразила! — крикнул Юргис и выскочил на улицу.

Зося, когда мы зашли за ней, была уже готова, якута она не отвергла. До больницы примерно километр. Коленкам было холодно, но ведь это уже не первый раз. У Карачина было очень уютно и тепло. Жена, молодая якутка, накрыла стол, поставила и разбавленный спирт. По-русски мы говорили уже не хуже Карачиных, вечер прошел весело. Когда я собралась уходить, мой кавалер стал уговаривать меня остаться, но я решительно сказала, что мне пора домой. Зоська осталась с якутом.

Я надела телогрейку, поблагодарила Карачиных за угощение и теплый прием. Военный предложил проводить меня, я не возражала — он был вежливый, приятный и, по всей видимости, настоящий джентльмен. Шли мы быстро, потому что у меня страшно мерзли колени и голени. Мы уже подходили к магазину, за которым были наши юрты, как «джентльмен» вдруг остановился, поспешно снял и бросил на землю шубу, схватил меня в охапку и повалил на шубу. Я перепугалась, так как поняла, что за толстыми, выложенными дерном стенами и ледяными окнами моего крика не услышат ни мама, ни друзья. Внезапно мелькнула мысль: Гирчис сторожит магазин! И я закричала изо всех сил:

— Господин Гирчис, спасите! На помощь!

— Кто там? Стрелять буду! — услыхала я громкий голос Гирчиса.

Военный вскочил, подал мне руку и помог встать.

— Дура! — бросил он насмешливо.

«Негодяй!» — подумала я и побежала домой.

Ловить рыбу пришел к нам из поселка Кресты Юргис Масюлис со своим другом ленинградцем Алькой Лавриновичем. Они принесли нам вести о литовцах, которых тогда, в самом начале, повезли на баржах вверх по реке. Мы узнали, что Веруте с Юргинасом живут в Романсыре. Мы тоже захотели перебраться туда, но надо было ждать коменданта, который приезжал два раза в месяц и расписывался в наших «волчьих билетах». Комендант дал свое согласие. Опасаясь, что больше не встречусь с Ядзей, я вернула ей крестик. Мы уже могли ехать, вот только Вайдевутиса не хотели отпускать из колхоза. Мама написала письмо начальнику госбезопасности Бирюкову и отправила через коменданта. Мы остались ждать ответа.

Франс все еще жил у нас. В последнее время у него постоянно болел правый бок. Он предполагал, что это аппендицит, и поехал в Тикси. Через месяц вернулся уже прооперированный. У него на голове красовалась бело-голубая шапка из лапок северной лисы.

— Какая великолепная шапка! — восхитилась я. — В жизни такой не видела!

Франс снял ее и протянул мне:

— Меняемся?

У меня тогда была белая заячья ушанка, купленная за пятьдесят рублей.

— Почему? — спросила я.

— В мою с боков поддувает, и уши мерзнут, твоя намного теплее…

Я не поняла, что он просто хочет сделать мне приятное, потому что его лисья шапка была раз в пять дороже моей.

Маме Франс привез в подарок настоящую американскую простыню и пару кусков ароматного мыла — мы такого с Литвы не видели.

Раз, зайдя к Ядзе, я застала Владаса, который собирался идти на пристань. Он еще спорил с Ядзей, сколько просить за тот крестик.

— Ядзя, я же подарила его тебе с условием, что не продашь!

— А что делать? Совсем нечего есть, а это единственная вещь, которую мы можем продать, — ответила Ядзя.

Я сбегала домой, принесла ей пятьдесят рублей и взяла крестик:

— Теперь получишь его, только когда в Литву поедем!

Из Якутска приехал какой-то театральный работник. Он ходил по юртам и спрашивал, у кого есть какие-нибудь красивые вещи для продажи. Люди сказали, что у мамы есть необыкновенный халат. Да, тот самый халат, который тетя Оните вышила в японском стиле. Однажды, когда было очень трудно и нас охватило отчаяние, когда нам угрожала голодная смерть, мама сказала мне:

— Я точно не выживу. Дарю тебе этот халат, он будет напоминать обо мне и о тете Оните…

Мы не верили тогда, что останемся живы. А вот теперь нашелся покупатель на наш халат. Мы думали, как поступить.

— Где я стану в нем ходить? Тут, в юрте? И ждать, пока он не примерзнет к стене или не сгниет от сырости под нарами? Лучше уж продать…

Мы решили продать и халат, и вечернее платье, и французские духи, потому что это был первый и — как знать, — быть может, последний покупатель на эти шикарные вещи. Когда мама отдала платье с большим букетом искусственных цветов, я заплакала.

Портфель, в котором сохранился стойкий аромат французских духов, я время от времени открывала и наслаждалась этим запахом, как прекрасными воспоминаниями. В 1962 году в Каунасе, когда мы переселялись из частного дома в полученную от государства новую квартиру, я выбросила этот потрепанный кожаный портфель, все еще пахнущий французскими духами. Это был один из последних свидетелей моей молодости.

Разрешение на переезд в Романсыр получили только мы с мамой. Вайдевутиса из колхоза не отпустили. Этот Романсыр был примерно в ста километрах от нас. Мы решили, что ничего страшного, если Вайдас пока что останется здесь. Оставили ему все, что могли оставить. Я написала Зосе записку, чтобы деньги, которые я ей одолжила — пятьдесят рублей, — она отдала Вайдасу. Что она должна мне пятьсот, я писать побоялась, потому что рядом стояла мама и уже бранила меня за то, что так много — пятьдесят рублей — я дала ей в долг. О тех пятистах я потихоньку шепнула брату.

Позже Вайдас рассказал мне, что Зося его обманула — вместо пятисот рублей сунула талоны на муку, которую надо было еще выкупить за пятьдесят рублей.

Простившись с Вайдасом и Юргисом Гасюнасом, мы покинули Коугастах — нашими руками построенный, слезами окропленный, насквозь промерзший, получивший прозвание Ситцевка. Мерно постукивая, катер поднимался вверх по Яне. Миновав излучину, мы увидели на берегу большой деревянный крест, поставленный Вайдевутисом на месте гибели Римантаса. Мы с мамой стояли, обнявшись… Катер плыл дальше, на прибрежных обрывах то тут, то там поблескивал обнаженный проливными дождями лед. Миниатюрных березок здесь не было, кое-где виднелись низкорослые лиственницы. Берега становились все круче, наконец показался голый остров, на котором стояло несколько юрт. Это и был Романсыр (Земля Романа). Здесь жили наши знакомые: семья Бируте Швилпайте, Банюлене с Даной, Каулакис Янушас