Лев Толстой - Павел Валерьевич Басинский

А еще, вспоминала Софья Андреевна, «приходил с деревни дурачок, по прозвищу Алеша Горшок, и его заставляли производить неприличные звуки, и все хохотали, а мне было гадко и хотелось плакать». Это был тот самый Алеша Горшок, которого ее муж обессмертил в одноименном рассказе.

Разные они были люди. Порой Соне казалось, что муж подавляет ее. И своим мужским авторитетом, и просто мужской, «животной» силой. «Мощь физическая и опытность пожившего мужчины в области любви – зверская страстность и сила – подавляли меня физически», – вспоминала она.

Но на ее стороне были молодость и красота. Не будучи красавицей, Софья Андреевна оставалась привлекательной до поздних лет жизни.

Иногда в письмах Толстого в первые годы семейной жизни звучат сентиментальные и даже какие-то глупые нотки счастья молодожена. Вот он пишет свояченице: «Таня! Знаешь, что Соня в минуты дружбы называет меня пупок. Не вели ей называть меня “пупок”, это обидно. А я так люблю, когда ты и Соня называете меня Дрысинькой…»

И почти во всех письмах Толстого первых лет их совместной с Соней жизни звучат эти сентиментальные мотивы. Он счастлив! Неимоверно счастлив!

«…пишу и слышу наверху голос жены, которая говорит с братом и которую я люблю больше всего на свете, – сообщает он А. А. Толстой. – Я дожил до 34 лет и не знал, что можно так любить и быть так счастливым… Теперь у меня постоянно чувство, как будто я украл незаслуженное, незаконное, не мне назначенное счастье. Вот она идет, я ее слышу, и так хорошо».

А. А. Фету: «Фетушка, дядинька и просто милый друг Афанасий Афанасьевич. – Я две недели женат и счастлив и новый, совсем новый человек».

Е. П. Ковалевскому: «…вот месяц, как я женат и счастлив так, как никогда бы не поверил, что могут быть люди».

М. Н. Толстой: «Я великая свинья, милая Маша, за то, что не писал тебе давно. Счастливые люди эгоисты».

И. П. Борисову: «Дома у нас всё слава Богу, и живем мы так, что умирать не надо».

То же мы читаем и в его дневнике. «Люблю я ее, когда ночью или утром я проснусь и вижу – она смотрит на меня и любит. И никто – главное, я – не мешаю ей любить, как она знает, по-своему. Люблю я, когда она сидит близко ко мне, и мы знаем, что любим друг друга, как можем, и она скажет: Лёвочка, – и остановится, – отчего трубы в камине проведены прямо, или лошади не умирают долго и т. п. Люблю, когда мы долго одни и я говорю: что нам делать? Соня, что нам делать? Она смеется. Люблю, когда она рассердится на меня и вдруг, в мгновенье ока, у ней и мысль и слово иногда резкое: оставь, скучно; через минуту она уже робко улыбается мне. Люблю я, когда она меня не видит и не знает, и я ее люблю по-своему. Люблю, когда она девочка в желтом платье и выставит нижнюю челюсть и язык, люблю, когда я вижу ее голову, запрокинутую назад, и серьезное и испуганное, и детское, и страстное лицо, люблю, когда…»

Их взаимная любовь настолько сильна, что рождает… страх смерти. Толстой не боялся умереть на Кавказе и в Севастополе, а тут вдруг начинает бояться смерти. Ведь смерть – это конец их счастья. А это так несправедливо!

«Нынче я проснулся, она плачет и целует мне руки. Что? Ты умер во сне… Люблю всё лучше и больше».

«Мы недавно почувствовали, что страшно наше счастье. Смерть и всё кончено. Неужели кончено? Бог. Мы молились».

Яши Поляновы

Семейный «проект» Толстого предполагал, конечно, рождение детей. «Наши дети – наши роли», – писал он любимой тетеньке, имея в виду, что его семья будет не менее многодетной, чем семья его родителей. Толстой с самого начала был нацелен на то, чтобы его род умножался. Он не представлял себе семейной жизни без рождения детей. Его молодая жена безоговорочно согласилась с этой «программой». Соня и сама выросла в многодетной семье. Удивительным образом Софья Андреевна в точности повторила судьбу своей матери. Как и Соня, Любовь Александровна была гораздо моложе мужа – на 18 лет. В браке она родила 13 детей, пятеро из которых умерли в младенчестве. При уровне медицины того времени детская смертность даже в дворянских семьях была обычным явлением. Из детей выжили три дочери и пятеро сыновей. Точно такая же история произошла и с Софьей Андреевной.

Первым на свет появился Сергей. Он родился в Ясной Поляне, где родились почти все дети Толстых. Он прожил долгую жизнь и умер в 1947 году в Москве, последние годы фактически проживая в Ясной Поляне, уже ставшей совет-ским музеем-усадьбой. С его рождением была связана забавная история. Лев Николаевич родился 28 августа 1828 года. Толстой был суеверен и считал число 28 счастливым для себя. Сонечка начала рожать Сережу 27 июня. Толстой, сидя возле роженицы, чуть не со слезами уговаривал ее:

– Душенька, подожди до полуночи!

Верная жена выполнила его просьбу. Сергей родился после полуночи – 28 июня 1863 года.

Следующей была дочь Таня (1864). Затем – сын Илья (1866). И снова сын – Лев (1869). Потом дочь – Маша (1871)… Последнего, тринадцатого ребенка, Ванечку, Софья Андреевна родила в 1888 году, в возрасте сорока четырех лет.

Илья Львович Толстой в воспоминаниях подсчитал, сколько времени его мать отдала на рождение и кормление детей: «Из тринадцати детей, которых она родила, она одиннадцать выкормила собственной грудью. Из первых тридцати лет замужней жизни она была беременна сто семнадцать месяцев, то есть десять лет, и кормила грудью больше тринадцати лет…»

В то же время, замечает Илья Львович, «она успевала вести всё сложное хозяйство большой семьи, и сама переписывала “Войну и мир”, “Анну Каренину” и другие вещи по восемь, десять, а иногда и двадцать раз каждую».

Здесь есть некоторое преувеличение. Она не переписывала «Войну и мир» и «Анну Каренину» ни двадцать, ни десять, ни восемь раз. Это было бы физически невозможно. Она частями переписывала отдельные главы его больших романов. У Толстого был ужасный почерк. Иногда он и сам не мог разобрать некоторые слова в своих черновиках. У Софьи Андреевны почерк был отменный. Правил же Толстой свои рукописи беспощадно. И вот, чтобы облегчить ему работу, жена переписывала по ночам его рукописи, чтобы с утра он мог вносить в них правку. Но всё-таки частями. Когда это было особенно нужно. Слухи о том, что Софья Андреевна двадцать раз переписала «Войну и мир», всё-таки являются героическим мифом. Но не миф – то,