Дорогой мужества - Д. Хренков

иначе, если бы жил отец. Но он погиб. Солдаты германского кайзера, грабившие Украину, жестоко расправились с партизаном, боровшимся против них. Они привязали Трофима Дьяченко к лошади, волоком протащили его по всему селу и расстреляли где- то в поле.　

Теперь пришло время сыну украинского партизана Феде Дьяченко постоять за родную землю. «За мене, батьку, красниты не будешь», — почти вслух сказал Федя и с этой мыслью уснул.　

Останавливался эшелон не часто и ненадолго. Железнодорожные мастера, в промасленных спецовках, с воспаленными от бессонных ночей глазами, озабоченно проверяли буксы колес, щедро заливали их смазкой, звонко постукивали по ободьям молотками. В такие минуты пожилые бойцы обычно просили скорого на ногу Федю Дьяченко:　

— Давай, сынок, облегчи душу добрыми известиями.　

Правда, он и без напоминаний выполнял обязанности, возложенные на него командиром: бегал в штабной вагон за свежими газетами, сводкой Совинформбюро.　

На какой-то станции Федя выскочил из вагона с чайником. На перроне людно, шумно. Пробираясь сквозь толпу, он столкнулся с девушкой. Светловолосая, худенькая, похоже, еще школьница, она посмотрела на него большими глазами, улыбнулась. Ну как тут было пробежать мимо! Спросил:　

— А где у вас можно найти кипяточку погорячее?　

Остановились. Слово за слово. Не заметили даже третьего звонка. Эшелон медленно поплыл мимо. Сильные руки товарищей подхватили Федора, втащили в вагон. А девушка бежала рядом долго-долго, до конца платформы, махала рукой и все говорила:　

— Пиши, где бы ни был, пиши. Обязательно пиши…　

— Федя, а где же кипяток? — не без лукавства спросил кто-то, звеня на весь вагон порожним чайником.　

— Кипяток? На следующей остановке будет, — весело ответил Федя, пряча в карман гимнастерки аккуратно сложенный листок с адресом девушки.　

БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ　

В Тихвин прибыли утром. День обещал быть хорошим. Но небо вдруг заволокли тучи. Пошел сильный дождь. Большие тяжелые капли падали на обгоревшие коробки домов, на высокие голые трубы, иссеченные осколками и пулями. Дьяченко, совсем недавно своими руками строивший завод, изумленно смотрел на следы войны и никак не мог освоиться с мыслью, что все это сделали люди.　

— Э-э-эх, сынок, — тяжело вздохнул усатый солдат, словно читая его мысли. Еще не то увидишь.　

Весь день готовились в путь. Но куда никто не знал. Запасаясь привезенными с полевого склада патронами, гранатами, сухарями и консервами, солдаты поговаривали: «Не иначе под Ленинград пойдем…»　

…Ночью вышли к большой воде.　

— Море? Озеро? — послышался настороженный шепот.　

— Ладога, — ответил басовитый голос.　

— А катеров-то, катеров! — ахнул Федя, окинув взглядом берег, сплошь усеянный небольшими суденышками. — И где только набрали их такую массу…　

Погрузились быстро. Выполняя приказ, каждый солдат взял с собой на катер по два мешка сухарей и других продуктов столько, сколько мог унести. Отчалили на рассвете. Было тихо, лишь глухо, надрывно гудели моторы глубоко осевших катеров.　

Неожиданно Дьяченко уловил далекий незнакомый рокот. Потом послышался нарастающий свист, настолько неприятный, что хотелось голову втянуть в плечи. На самой высокой ноте свист резко оборвался, грохнул взрыв. Вверх взметнулся огромный столб воды. За ним второй, третий, пятый… Снаряды ложились близко.　

— Обнаружили, сволочи, распронатуды их… — зло выругался сухощавый моряк, откуда-то появившийся рядом с Федей. — Вперед, самый полный! — приказал он кому-то, хотя перегруженное суденышко и без того трудилось вовсю.

Маневрируя между разрывами, моряки спешили вывести катера из-под обстрела. Но фашисты пристрелялись. Один из снарядов угодил в переполненный людьми катер и разнес его в щепки.　

— Стойте! — не своим голосом крикнул Дьяченко и метнулся к корме.　

— Спокойно, сынок, спокойно, — остановил Федора парторг роты, крепко сжимая его руку выше локтя. — Там справятся и без тебя. Видишь, уже подходят катера, подбирают людей…　

Наконец берег.　

— Высаживайся, пошел! — приказал командир.　

Дьяченко замешкался, словно хотел спросить: «Как　высаживаться, прямо в воду, одетыми? А разве к песчаной бровке не подойдем?» Но вовремя спохватился и первым бросился в озеро со всем своим багажом.　

Высаживались молча, слышался только повелительный голос командира:　

— Не задерживаться на берегу! Вперед! Поглубже в лес, поглубже в лес!　

Вода чавкала в сапогах, ставших пудовыми, ручьями текла со скаток шинелей, гимнастерок, мешков, которые несли на себе солдаты. Собрались на лесной поляне. Построились.　

— Вот вам и первое боевое крещение, поздравляю! — сказал командир, проверив, все ли налицо.　

Теперь, казалось, можно было и передохнуть, обсушиться. Но командир сразу же повел дальше, поторапливая:　

— Шире шаг, шире шаг!　

— И куда спешим? — проворчал кто-то недовольно.　

Лишь через полчаса остановились в лесу, поросшем густым молодняком. В это время откуда-то сверху коршунами свалились два вражеских самолета, прочесывая лес вдоль берега из пулеметов.　

— А командир наш голова, — сказал пожилой усатый боец Деревянко, поглядывая на небо. — Вовремя увел нас с берега, а то бы досталось нам.　

— Мы-то ушли, а вот немцы навряд ли уйдут, заметил Федя. — Посмотрите…　

Звено наших истребителей стремительно шло наперерез вражеским машинам. Завязался воздушный бой. Большинство солдат впервые наблюдало схватку в воздухе. Они не отрывали от неба глаз. Грянуло дружное «ура», когда все увидели падающего «мессера», охваченного огнем и дымом.　

— А я що казав? — торжествующе спросил Федя.　

Расположившись под деревьями, бойцы приводили　себя в порядок, сушили обмундирование, готовились завтракать.　

— Смотри! — сказал Федя, тронув за руку Ивана Сомова, потянувшегося ложкой к банке с консервами.　

Из-за поворота на дорогу вышла группа людей. Худые, почерневшие, они едва переставляли ноги. Щупленький старик волоком тащил за собой небольшой узел с каким-то скарбом. Пожилую женщину, видно уже совсем отощавшую, поддерживали под руки две другие, помоложе. Рядом с ними, как тени, брели дети. Маленькая девочка в ситцевом платьице, мешком висевшем на ее худеньком тельце, часто останавливалась и сквозь слезы шептала:　

— Мамочка, дорогая, я больше не могу…　

Федя быстро встал, пошел к дороге, навстречу людям. Хотел что-то сказать, но не смог. К горлу подкатился твердый комок. Задыхаясь, он бросился назад, схватил все, что было приготовлено к завтраку, и — к беженцам.　

— Передохните, до берега уже недалеко. А пока поешьте. Вот берите.　

Торопливо, словно боясь, что они откажутся, Дьяченко стал наделять детей и женщин сухарями, всем, что у него было. Старушка, которую вели под руки, тяжело опустилась на круглый камень у дороги. По ее лицу медленно текли крупные слезы, а глаза светились по-матерински ласково.　

— Родные вы наши, хорошие. — заговорила она тихим голосом. — Сами-то как будете? Нас накормят на том берегу, а вам силы нужно беречь, воевать ведь идете…　

— Ничего, ничего, мамаша, кушайте, за нас не беспокойтесь…　

По дороге, направляясь к ладожской переправе, подходили еще и еще люди, такие же измученные, голодные. Федя кинулся в лес, к бойцам:　

— Хлопцы — там ленинградцы, дети, женщины!