Дорогой мужества - Д. Хренков

class="p1">— Поймите же, молодой человек, ампутация — единственный выход. Вы еще молоды, вам нужно жить и сделать в жизни много хорошего. Не рискуйте же из- за ноги. Все, что мы могли сделать, мы сделали…　

Все… Может быть, и все, однако согласиться Федя не может. Не может!　

Принесли обед. Фронтовые сто граммов. Спирт.　

— Не разводите водой, — просит Федя сестру. — Я сам. Потом…　

Обед уносят нетронутым. Спирт остается. После обеда соседи по палате спят. Федя садится на койке. Медленно разбинтовывает ногу. Снят бинт, вата. Чувствуется терпкий запах лекарства и гниющего тела. Нога темно-синяя, с фиолетовым отливом. Из ран сочится желтоватый гной с кровью. Их две. В одну осколок вошел, в другую вышел. Но весь ли вышел? Кажется, в ноге что-то осталось, какая-то часть осколка.　

Взгляд падает на металлическую машинку для начинки табаком папиросных гильз. Она лежит на тумбочке в коробочке. Федя берет ее в руки. Крутит в руках. А что, если… Оглянулся кругом — соседи спят. Сестра вышла.　

Оторвал кусок бинта, с середины, который почище. Окунул в спирт. Протер металлическую машинку для начинки папирос. Ногу положил на табуретку. Так удобнее. Секунду поколебавшись, приложил металлический стержень к ране торчком. Легонько нажал. Больно, но ничего. Терпеть можно. Нажал посильнее, еще сильнее. Стержень стал в ране вертикально. Стиснув зубы, нажал на него со всей силой и, вскрикнув, выдернул стержень обратно.　

Словно электрический ток огромного напряжения ударил по всему телу. Лоб, спина, руки покрылись испариной. Из раны фонтаном брызнула сукровица, перемешанная с гноем. На пол гулко упал осколок мины.　

— Безумец! Что ты наделал! — бросился к нему проснувшийся сосед.　

Прибежала сестра и в ужасе закрыла лицо руками.　

— Безобразие! Куда вы смотрите! — набросился на нее высокий худощавый хирург, входя в палату. — Больного в операционную, на стол, немедленно!　

Федя плохо слышал все это. Еще меньше понимал. Перед глазами плыли какие-то круги — красные, синие, фиолетовые… Его унесли. Раненые бойцы, населявшие палату, удивленно переглядывались.　

— Ох и парень… Ох и отчаянная же голова…　

На операционном столе Федя очнулся. Молча выдержал взгляд хирурга и тихо, но твердо сказал:　

— Доктор, что бы со мной ни случилось, ногу не трогать.　

На второй день во время перевязки врач осмотрел Федю и дружески стиснул его похудевшую руку.　

— Невероятный случай. Опухоль спала. Да, вы родились, видно, под счастливой звездой. Все могло быть не только хуже, а совершенно трагично. Но теперь будете с ногой!　

Наступил канун двадцать шестой годовщины Советской Армии. Стоял солнечный зимний день. Федя, отпущенный старшей сестрой на прогулку по городу, неторопливо ковылял по Невскому. Из репродукторов лилась приятная мелодия знакомой песни. Ленинградцы, безгранично радуясь тому, что кончились блокадные мучения, приветливо улыбались раненому воину.　

Пора было возвращаться. Едва Федя переступил порог госпиталя, как попал в крепкие объятия врачей, сестер, товарищей. Его поздравляли, пожимали ему руки, а он, до крайности смущенный таким вниманием, удивленно смотрел на окружающих, совершенно не понимая, что произошло.　

Ему сказали. Не верилось, но сердце застучало часто-часто. Потом он сам услышал по радио, прочитал в газетах. Партия и правительство высоко оценили его самоотверженный ратный труд. За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом отвагу и геройство снайперу старшему сержанту Федору Трофимовичу Дьяченко 21 февраля 1944 года было присвоено звание Героя Советского Союза.

* * *　

Уже много часов сидим мы в новой квартире Федора Трофимовича, вспоминая суровые годы минувшей войны. С нескрываемым интересом присматриваюсь к этому необыкновенному человеку, хотя внешне он самый обыкновенный. Невысокого роста, не слишком широк в плечах. Когда-то, видно, густые светлые волосы уже поредели. Виски посеребрила седина. Высокий лоб пересекли заметные складки. А голубые глаза, столько раз отважно смотревшие смерти в лицо, по-прежнему молоды, с юношеской искринкой.

О своей жизни после войны Федор Трофимович рассказывает скупо:　

— До прошлой осени служил в армии. Сейчас — капитан запаса. Работаю на Кировском заводе.　

Федор Трофимович долго смотрит куда-то задумчивым взглядом, потом подходит к окну, раздвигает занавеси и приглашает меня взглянуть. Перед нами большое заснеженное поле, уже потемневшее под лучами весеннего солнца. Слева два экскаватора роют котлован для нового жилого дома. Неподалеку впереди поле пересекает железнодорожная насыпь.　

— Сразу же за насыпью, — поясняет Федор Трофимович, — проходил передний край нашей обороны. Батальон, в котором я служил, стоял на этом участке и отсюда перешел в наступление. Там еще сохранились дот и следы моего окопа. Как-то зимой я ходил туда со своими дочками, показывал им, где воевал за Ленинград. А с этого места, где сейчас стоит наш дом, не раз подносил боеприпасы к передовой…　

Улыбнувшись, Федор Трофимович заключил свой рассказ словами, очевидно, еще с фронта ставшими его поговоркой:　

— Вот обстановка какая…　

«Обстановка» сложилась действительно интересная и весьма символичная. Герой обороны Ленинграда поселился на Оборонной улице города, в доме, выстроенном рядом с его окопом времен Великой Отечественной войны.

Г. Кривич

В ОСАЖДЕННОМ ТАНКЕ

Два часа идет сражение. Советские пехотинцы упорно рвутся вперед, Поддерживая их атаку, танк, где командиром орудия Яков Казак, наносит по врагу один удар за другим. Осталось преодолеть еще двести метров — и танкисты прорвутся в тыл противника. Вдруг стальная крепость вздрогнула и остановилась.　

Мина? Нет, взрыва не слышно. Отчего же тогда оборвались гусеницы?　

Через несколько минут экипаж танка выяснил причину: напоролись на… танкетку. Ночью и утром шел сильный снег. Все кругом замело. Снег прикрыл и подбитую танкетку, попавшую и воронку.　

Танк застыл на месте бортом к позициям противника. Он представлял собой отличную мишень. Фашисты сразу же этим воспользовались и открыли огонь.　

Началась артиллерийская дуэль. В результате прямого попадания были ранены механик водитель Белов и политрук Чернов.　

Когда стемнело, командир танка сказал Казаку:　

— Ну, теперь пора. Приказываю вместе с ранеными выбраться из машины и доставить их на командный пункт. Идите осторожно, чтобы на мины не напороться. Да вот еще что, наденьте на себя шинели, черные куртки на снегу очень заметны.　

Маскировка, однако, не помогла. Как только три танкиста ступили на землю, их обстреляли немецкие автоматчики. Ударила и пушка. Снаряд разорвался неподалеку от Якова Казака. Воздушная волна сбросила его в воронку, наполненную снегом и талой водой. Шинель намокла, стала тяжелой. Пришлось ее снять и бросить.　

Доставив раненых в медсанбат, Казак пришел к взводному командиру. Лейтенант Буланда, выслушав донесение, приказал Якову прежде всего хорошо поесть и отдохнуть.　

— Но до наступления утра вам нужно вернуться