Женщины Гоголя и его искушения - Максим Валерьевич Акимов

столик, уселся в угол, достал портфель и под гром катаемых шаров, при невероятном шуме, беготне прислуги, в дыму, в душной атмосфере, забылся удивительным сном и написал целую главу, не сходя с места. Я считаю эти строки одними из самых вдохновенных. Я редко писал с таким одушевлением» [180].

Приливы творческих сил, однако, как и водится, причём не только у Гоголя, а у всякого художника или поэта (порой даже независимо от масштаба дарования), сменяются сумрачными настроениями, переменчивыми состояниями и всей многосложной морокой, которая бурлит в котлах той «кухни», той лаборатории, что расположена в сознании, в душе мастера. Ну а уж гоголевская многосложность – явление знатное, и вот, после ярких впечатлений Италии, после испытанных импульсов творческого подъёма, Гоголь попадает в Германию, где проведёт часть лета, оказавшись вдруг в странном расположении духа. На то найдутся свои причины.

Едва ли не центром русской жизни в Европе (если не считать Парижа, разумеется) был в те времена курортный городок Баден, где Гоголь уже побывал, как мы помним, и куда снова решил отправиться. Сюда то и дело наведывались наши аристократы-путешественники, которые останавливались в уютных отелях с видом на горы, а некоторые снимали дома на всё лето, живя здесь подолгу.

Прибыв в Баден, Гоголь, конечно же, нашёл здесь своих петербургских знакомых, и в первую очередь Аркадия Россета, а также с его сестру – Александру Смирнову.

У Шенрока мы находим: «В 1837 летом А.О. Смирнова жила в Бадене. Гоголь приехал туда, но не лечился. Он только пил воды в Лихтентальской аллее и ходил, или, лучше сказать, бродил один по лугу зигзагами, возле Стефанибада. Часто он был так задумчив, что его звали и не могли дозваться».

Из Бадена Гоголь ездил с А.О. Смирновой и её братом на три дня в Страсбург. Там в кафедральной церкви он срисовывал карандашом орнаменты над готическими колоннами, дивясь изобретательности старинных мастеров, которые над каждой колонной делали отменные от других украшения. А.О. взглянула на его работу и удивилась, как он отчетливо и красиво срисовывал [181].

В Бадене Гоголь решает познакомить Смирнову и некоторых других русских, что находись здесь, с первыми главами нового произведения, начавшими приобретать ясные очертания. Это второе – после петербургского, Пушкину, – известное чтение «Мёртвых душ».

Об этом чтении впоследствии рассказали и Смирнова, и Карамзин. Данное событие может показаться кому-то не слишком примечательным, но занятной для нас будет выглядеть одна деталь – гроза!

Александра Осиповна запомнила этот момент таким: «День был знойный. Около 7-го часа мы сели кругом стола. Н.В. взошел, говоря, что будет гроза, что он это чувствует, но несмотря на это вытащил из кармана тетрадку в четвёрку листа и начал первую главу столь известной своей поэмы. Меж тем гром гремел, и разразилась одна из самых сильных гроз, какую я запомню. С гор потекли потоки, против нашего дома образовалась каскада с пригорка, а мутная Мур бесилась, рвалась из берегов. Он поглядывал в окно, но продолжал читать спокойно. Мы были в восторге, хотя было что-то странное в душе каждого из нас» [182].

А.О. Смирнова-Россет. Художник П.Ф. Соколов

Отметим этот момент: несмотря на «дурные предзнаменования», Гоголь оставался спокоен. Пройдут годы, несколько лет, и эта мизансцена почти повторится. И хотя будет другой город, другой зной и другая гроза, но там будет Смирнова, и Гоголь опять примется читать своё произведение, только уже не первый том «Мёртвых душ», а другое, но на сей раз гроза, к сожалению, всё-таки прервёт нечто важное. Гоголь окажется бесконечно взволнован, будет трепетать и не договорит того, что собирался высказать… гроза отчего-то испугает его, помешает ему. Впрочем, об этом после, пока не время.

В жизни бывают рефрены, эти странные вещи, кажущиеся повторами, зарифмованными между собой, но, странно копируя, отрицающими друг друга. И это не дежавю, это просто окончания рифмованных строчек жизни, ведь она создана кем-то для нас, а мы исполняем в ней свои замысловатые роли.

Кстати, одной из ролей Александры Осиповны была роль пленительной красавицы, которая и сама нередко пленялась достоинствами талантливых и умных мужчин. Иного рода кавалеров она подле себя не терпела (исключение составлял лишь богатый муж, не обладавший сиими достоинствами). Но нынче, то есть летом 1837 г., когда гремела баденская гроза, одним из слушателей первых глав гоголевской поэмы был человек превосходных качеств. Звали его Андреем Николаевичем Платоновым, и, восхищаясь первыми главами, прочитанными Гоголем, он отмечал в них «глубокую печаль» под личиною «общественной весёлости», ну а его самого Смирнова характеризовала так: «Платонов был умён и очень образован… Его любящее и нежное сердце, не знавшее семейного счастья, обратилось всецело ко мне» [183].

Ох, уж эта Смирнова! Ох, уж этот Баден, с его зноем и грозами!

* * *

Остаток лета 1837 г. Гоголь провёл в беспрерывных переездах, исколесив немалую часть Германии. В сентябре Николай Васильевич оказался во Франкфурте, где начинала хмуриться осень, и классик наш решил держать курс на юг, мало-помалу приближаясь к желанным Апеннинам.

Выехав из Франкфурта, Гоголь двинулся в Швейцарию. «Теперь я таскаюсь бесприютно», – писал он Прокоповичу 19 сентября уже из Женевы. Однако здесь Николай Васильевич пробыл больше месяца, ведь сюда прибыл Данилевский, так же как и Гоголь продолжающий свои странствия. А ещё здесь Гоголь ожидал денежного перевода из России.

Дела сложились неплохо, и вместо одного перевода пришло два, ведь помимо тысячи рублей, присланных Плетнёвым, Гоголь получил пятьсот червонцев от государя, чему, разумеется, был очень рад, связывая с этим благословение Родины, побуждающей его, Гоголя, продолжать труд во имя и во благо той далёкой Родины, которая помнит его, дорожит им и в которой не только друзья, в лице Плетнёва, Аксакова и Погодина, готовы заботиться о житье-бытье своего Гоголя, но и государь с его приближёнными, несмотря на занятость, готовы принять участие в судьбе поэта.

Биографы, особенно не являвшиеся современниками Николая Васильевича, нередко осуждали Гоголя за то, что он охотно брал деньги у государя (и даже сам фактически просил о выделении ему этих денег), но, честно говоря, такой упрёк может звучать несколько нелепо, ведь эти деньги являлись обычным пособием заслуженному деятелю от государства, просто пособие то не было формализовано, в качестве пенсии, и выделялось нерегулярно. Однако жить-то Гоголю на что-то надо было. Друг Николая Васильевича Саша Данилевский разъезжал по Европе, тратя деньги богатых родителей-помещиков, у Гоголя же такой возможности не было, ведь ему самому то и дело приходилось помогать матери и сёстрам.

А, впрочем, с денежными «вспомоществованиями» государя не всё так просто, и нам ещё предстоит проговорить один невесёлый пунктик гоголевской биографии,